— Так ведь это правда!

Екатерина оценила его мужество:

— Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек.

Грозный же вздохнул и растолковал снисходительно:

— Сразу чувствуется, Егор, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно понять!»

И подобными речами повесть насыщена вплоть до последних страниц, когда Ячменев рассказывает сотрудникам академии об успешном раскрытии преступления:

«— Сергея Ивановича Зубарева убил Иван Грозный! Он действовал в заговоре с Екатериной Второй. Онегин был против убийства, но не смог ему помешать!

Сотрудники молчали. Они не понимали — шутит ли следователь или сошел с ума.

— Советую вам, — строго продолжал Ячменев, — в своей научной деятельности будьте аккуратны с историей и литературой! Иначе вас может постигнуть участь Зубарева!

— Все-таки это колоссально! — не удержалась Алла.

— Пожалуйста, помните, — продолжал Ячменев, не обратив никакого внимания на ее восклицание, — что ваша академия отвечает за культурное воспитание детей.

— Георгий Борисович, — сочувственно сказал Антон, — за это отвечает не только академия, но и Министерство школьной промышленности и бесчисленные школоно, и „Школьная газета“, и сами школы. Когда отвечают все, не отвечает никто».

Короче, все яснее ясного: регулярное переписывание учебников — слишком неудобная, скользкая тема даже для публицистического выступления. В виде иронической повести произведение, поднимающее такую тему, могло быть опубликовано только чудом (которое и случилось). Ну а чтобы выпустить аналогичный ернический фильм — тут и никакое чудо бы не помогло.

Впрочем, в первой половине 1960-х на то, чтобы подобную картину разрешили снимать, еще можно было рассчитывать (хотя после съемок наверняка положили бы на полку рядом с «Человеком ниоткуда»). Во времена позднего сталинизма опричнина действительно преподносилась как «учреждение прогрессивное», а сам Грозный — как «прогрессивный царь» (с чем не вполне был согласен рязановский учитель Сергей Эйзенштейн, поплатившийся за это запретом на выпуск второй серии своего «Ивана Грозного»).

Увы, после октября 1964 года в обстановке негласного свертывания хрущевского курса на десталинизацию даже такие сравнительно безобидные обличения эпохи «культа личности» уже не котировались.

С другой стороны, такая «сомнительная» пьеса про того же Грозного, как «Иван Васильевич» Михаила Булгакова, впервые была опубликована и сыграна на сцене уже при Брежневе, во второй половине 1960-х. И авторы «Убийства в библиотеке», надо отдать им честь, не стали притворяться, что не читали этого произведения. Брагинско-рязановский Иван Грозный так и говорит главному герою: «Испортили тебя, Ячменев! Насмотрелся ты про меня всяких пасквилей в московских театрах, в пьесе модного нынче Булгакова меня управдомом сделали».

«Убийство в библиотеке», однако, пересекается с мотивами еще одной пьесы 1930-х годов, хотя и куда менее известной, чем булгаковская. Речь идет об одноактной «фантастической комедии» Михаила Зощенко «Культурное наследство», написанной в 1933 году. Великий сатирик уже тогда боролся примерно против того же, против чего тридцать с лишним лет спустя выступили Брагинский с Рязановым. И у Зощенко это, чего уж там, получилось во много раз уморительнее.

Главный герой «Культурного наследства» — сторож из Ленинграда, поставленный охранять дореволюционные памятники, предназначенные на слом: принцу Ольденбургскому, Николаю I, Екатерине II, ангела с памятника Славы. Во втором явлении, когда пьяный сторож засыпает, в его бредовом видении возникают и другие памятники — Петру I, Александру III и Пушкину. Сторож устраивает для них собрание по «отношению к культурному наследию в связи с чисткой города», на котором все эти изваяния «из бывших» принимаются отстаивать свое место в истории — и тоже вполне современным языком, как и у Брагинского-Рязанова:

«Николай I. Не знаю, как других, а меня навряд ли сымут.

Ангел. Сымут, сымут. Я пятнадцать лет присматриваюсь к этой стране. Вот тебя обязательно сымут.

Сторож. Это какой-то не ангел, а прохвост. Ко всем прилипает. Нет, может, вас и не сымут, Николай Палыч, но зато могут такую надпись состряпать, что ваш художественной работы конь ржать начнет.

Екатерина. Вот уж действительно, надписи — это, как бы сказать, лишнее».

Потом берет слово Петр:

«Я, между прочим, город основал. Пушкин про меня писал разные слова. А теперича чего я вижу — ребята с моего памятника гору устроили — съезжают на салазках. Змею трогают.

Сторож. Неужели, Петя, змею трогают?

Петр. Давеча чуть голову не открутили от змеи. Главное, я говорю, памятник у меня очень драгоценный, мировой памятник — „Медный всадник“, а такое чистое безобразие наблюдается в наши дни. Оборвут змею, а мне без змеи как без рук».

Читаешь сегодня такие вещи — и очень жалеешь, что из крупных режиссеров один Гайдай решился экранизировать Зощенко. К Рязанову этот упрек не относится — ясно, что его кинематографическому творчеству данный автор был весьма чужд. Но вопрос о знакомстве Рязанова-Брагинского с пьесой «Культурное наследство» все равно остается открытым.

Сегодня можно только гадать, многое ли мы потеряли оттого, что Рязанов не снял фильм про вершащих вендетту привидений. «Убийство в библиотеке» вообще-то кажется слабее всех прочих повестей Брагинского-Рязанова, но, возможно, так кажется именно потому, что только она одна не была экранизирована. Читая «Берегись автомобиля» или «Зигзаг удачи», волей-неволей представляешь себе персонажей в виде сыгравших их великих актеров. Ясно, что у никем не воплощенного на экране Ячменева куда меньше возможностей завоевать любовь читателей, чем у Деточкина (Смоктуновский) и Орешникова (Леонов).

На наш взгляд, отсутствие в фильмографии Рязанова этой картины все же достойно сожаления. Особенно учитывая, что роль главного героя могли исполнить Евгений Евстигнеев, Евгений Леонов, Георгий Бурков или Олег Ефремов (видимо, к моменту создания «Убийства…» авторы убедились, что писать героя в расчете на одного-единственного актера бесполезно). В общем, люди из числа тех, кому Рязанов посвятил в своих мемуарах пространную главу под названием «Мои друзья — актеры».

Заметки на полях. Рязанов и дружба

Актеры действительно были лучшими друзьями Рязанова как кинематографиста — он был, что называется, «актерский» режиссер. Но среди ближайших друзей Рязанова как человека, то есть людей, с которыми он общался преимущественно в нерабочей обстановке, артистов было как раз не очень много. В первую очередь здесь следует назвать Александра Ширвиндта и Зиновия Гердта. Первого Рязанов снимал почти исключительно в эпизодах; второго и вовсе снял лишь единожды («О бедном гусаре замолвите слово») — да еще пару раз воспользовался его закадровым голосом. Но зато совместный отдых, праздники, застолья Рязанов гораздо чаще разделял с Гердтом и Ширвиндтом, чем, например, с Олегом Басилашвили или Андреем Мягковым, которых тоже числил среди своих друзей.

Не сложилось у Рязанова по-настоящему тесной дружбы и с Эмилем Брагинским — практически их связывало только многолетнее совместное творчество. В повседневной жизни Эльдар и Эмиль были все-таки чрезвычайно несхожими