А пьесу «Сирано де Бержерак» в 1989 году экранизировал в Ленинграде Наум Бирман. Несмотря на интересную работу Григория Гладия в заглавной роли, этот фильм тоже трудно назвать удачным. У Рязанова наверняка получилось бы лучше, даже и с Евтушенко.

После фиаско с Ростаном Рязанову не оставалось ничего другого, как вновь усесться за письменный стол вместе с Брагинским. К тому времени их пьеса «Ирония судьбы» оказалась востребована десятками театров — и действительно принесла авторам весомые дивиденды, как и планировалось. Тандем решил развить этот успех — и взялся писать пьесу «Сослуживцы» примерно с такими же вводными данными: минимум декораций, минимум действующих лиц. Но еще раньше соавторы занялись созданием своей четвертой повести (которая одновременно, как у Брагинского-Рязанова было заведено, выполняла функцию литературного киносценария). Повесть получила название «Старики-разбойники».

Вряд ли соавторы в то время могли ассоциировать со своими новыми героями-пенсионерами самих себя: Брагинскому на момент начала работы над повестью не исполнилось еще и пятидесяти, Рязанову и вовсе было лишь немного за сорок.

Тем не менее стороннему человеку сюжет «Стариков-разбойников» вполне может показаться выстраданным авторами: пожилого следователя Мячикова спроваживают на пенсию, а он уходить не хочет. Тогда друг сыщика Воробьев уговаривает его совершить ограбление века — похитить из музея картину Рембрандта. Притом сентиментальных сцен, нанизанных на данную фабулу, куда больше, чем в «Берегись автомобиля».

Уже за счет возросшей чувствительности повесть «Старики-разбойники» серьезно отличается от преимущественно юмористической «Берегись автомобиля». Если же сравнивать соответствующие фильмы, то «Старики-разбойники» предстанут чуть ли не прямым продолжением «Берегись автомобиля». В самом деле, это еще одна криминально-трагикомическая история из жизни слегка сумасшедших интеллигентов. Главного героя играет Юрий Никулин. Убойный авторский текст за кадром вновь читает Юрий Яковлев. Положительному персонажу опять противостоит молодой негодяй в исполнении Андрея Миронова. И заканчивается все так же — сценой суда. Правда, на этот раз суд оказывается вымышленным, приснившимся. И никто уже не кричит: «Свободу Николаю Мячикову!»

Если задумка произведения о пенсионере, отвергающем заслуженный отдых, скорее всего принадлежала Рязанову (в дальнейшем он и сам не уйдет на покой до самых последних лет жизни), то идею сделать одним из ключевых мест действия художественный музей наверняка подал Брагинский — большой знаток и ценитель живописи. Главным героем одного из первых киносценариев Эмиля Вениаминовича был, как уже упоминалось, Василий Суриков; да и в каждой из предыдущих повестей Брагинского-Рязанова находился хотя бы один абзац, касающийся изобразительного искусства.

В «Берегись автомобиля»:

«Используя служебное положение, Максим Подберезовиков часто навещал в тюрьме обвиняемого друга. Оба по-мужски молчали. Максим смотрел на Деточкина безумными глазами Ивана Грозного, убившего своего любимого сына. А Юрий Иванович взирал на следователя как всепроникающий отрок с картины раннего Нестерова».

В «Зигзаге удачи»:

«До появления фотографии жить было дорого. Насколько дороже было платить за портрет какому-нибудь там Рафаэлю, Рембрандту или Кипренскому, чем сегодня заказать свое любимое лицо размером 18 на 24».

В центре повести «Убийство в библиотеке» и вовсе находились персонажи, сошедшие с картин. Но с живописью следователь Ячменев столкнулся еще до того, как впервые прибыл на место преступления, то есть не в самой библиотеке, а еще в ее коридоре, где «висели репродукции с картин, которые воскрешали славные страницы истории: „Последний день Помпеи“, „Утро стрелецкой казни“ и „Княжна Тараканова“».

Так что даже странно, что сюжетный ход с ограблением музея был освоен Брагинским — Рязановым лишь в четвертой повести, а не раньше.

Все сцены, связанные с музеем, благополучно перешли из повести в фильм, а вот некоторые эпизоды, как и в случае с «Зигзагом удачи», сохранились только в текстовом виде. И, как и в «Зигзаге…», иные описания в «Стариках…» сегодня ценны хотя бы своей насыщенностью давно утраченными повседневными реалиями того времени:

«Нетрудно догадаться, что отдельную квартиру добыл не Мячиков, а его жена. Когда она осознала, что недотепе мужу не видать отдельной квартиры, то нашла спасительный выход. Она нанялась машинисткой в районное жилищное управление на общественных началах. Каждое утро, ровно к девяти часам, жена ездила на работу и до пяти вечера печатала на машинке, не получая за это ни копейки.

Через два года она перевезла Николая Сергеевича в новую квартиру.

Поставить телефон оказалось невозможным, и жена Мячикова пустилась по проторенной дорожке.

Каждое утро, к девяти часам, она ездила на телефонную станцию и весь день перепечатывала на машинке длинные, нудные ведомости, не получая за это ни копейки.

Через восемь месяцев в квартире Николая Сергеевича зазвонил телефон…

За всю жизнь Мячиков так и не научился добывать, доставать или проталкивать…»

К началу действия повести Мячиков давно уже вдовец, причем желающий снова жениться. В фильм, само собой, не попали и связанные с этой темой лирические отступления в привычном духе Ильфа и Петрова. Так, сцена грабежа Мячиковым его возлюбленной Анны Павловны предваряется следующим литературоведческим экскурсом:

«В художественной литературе существует неукоснительная традиция. Герои книг расправляются со своими возлюбленными кто как может.

Отелло, например, придушил Дездемону собственными руками. Атос выжег на гладком плече миледи позорное клеймо. Клайд из „Американской трагедии“ утопил Роберту в озере. Рогожин, Хозе и Алеко зарезали соответственно Настасью Филипповну, Кармен и Земфиру. Вронский довел Анну до того, что она бросилась под поезд. Бедная Лиза предпочла кинуться в пруд, наверное потому, что тогда еще не существовало железных дорог. Лермонтовский Арбенин накормил Нину ядом.

Но рекордсменом мира в этом виде спорта стал легендарный мужчина по прозвищу Синяя Борода. Он отправил на тот свет семь жен по очереди. <…>

Правда, в советской литературе герои возлюбленных не трогают, герои до них вообще не дотрагиваются. Время другое, и писатели тоже другие».

Но если над ханжеством своих современных коллег Брагинский и Рязанов только посмеиваются, то более существенными родовыми болезнями советского строя авторы устами собственных героев откровенно возмущаются:

«На стенде, где еще вчера красовалось произведение раннего Рембрандта „Портрет молодого человека“, висела табличка: „Картина на реставрации“.

Старики покинули музей, возмущенные до глубины души. Они шли по улице, размахивали руками и говорили так громко, что прохожие оборачивались.

— Ротозеи! — кипел иностранец. — У них из-под носа вынесли картину, которой цены нет, а они не обратили на это внимания!

— Везде так! — мрачно изрек усатый. — Завтра украдут памятник Пушкину, и этого тоже никто не заметит!

— Это потому, — поддержал глухонемой, — что у нас никто и ни за что не отвечает!

— Всем на все наплевать! — шумел усатый переводчик.

Распаляя друг друга, старики договорились бог весть до чего, с чем авторы категорически не согласны и поэтому не приводят их слова».

Что ж, даже такой смелый писатель, как Брагинский-Рязанов, не все мог себе