class="p1">И еще работа с ним дорога мне тем, что дает совершенно новое творческое ощущение. В самом начале съемки Рязанов твердил мне: „Если ты будешь играть Мячикова похожим на кого-нибудь из уже существующих кинематографических героев, я тебя убью… Я хочу, чтобы ты был другим“. Как видите, он не привел свою угрозу в исполнение. Наоборот, после первых просмотров отснятых кусков говорил: „Ты совсем, совсем другой, и это меня очень радует“».

Схожим образом режиссер настраивал на нужный ему лад и свою давнюю знакомую Ольгу Аросеву. «Следующая встреча с Рязановым, перед фильмом „Старики-разбойники“, вновь началась с высказывания невероятных сомнений и категорических заявлений, что я на роль никак не гожусь, — вспоминала актриса. — „Вы испортили себе биографию ‘Кабачком 13-ть стульев’, — сказал Рязанов. — От вас будут ждать шуточек пани Моники. Я сделал все, чтобы вас не приглашать, но раз уж пришлось, не ждите снисхождения. Я буду во всем следить за вами и даже присутствовать на вашем гриме. Всякие локоны, завитушки и накрашенные ресницы категорически исключаются. Помните, вы играете некрасивую, тихую, скромную, старую женщину. Никакой игривости, никакой кокетливости!“

Гример действительно сделал все, чтобы обезобразить меня до неузнаваемости. Рязанов остался недоволен и этим. После съемки пробы он сказал: актерски это подходит, но внешне никуда не годится — слишком игриво. И гример принялся уродовать меня дальше. Рязанов придирчиво осмотрел результаты его усилий и скрепя сердце сказал:

„Ладно. Придется вас утвердить. Но поклянитесь, что ни одной интонации пани Моники я от вас не услышу“. И на протяжении всех съемок он не упускал случая для „травли“. „Что-то опять выходит противно-телевизионное“, — говорил он частенько. Правда, в конце съемок он все же признался, что мною доволен». Это было взаимно: Аросева справедливо считала Рязанова главным режиссером в своей кинематографической жизни.

А вот Юрий Никулин остался несколько разочарован конечным итогом его единственной крупной совместной работы с другом-режиссером: «Фильм „Старики-разбойники“ не кажется мне лучшим в творчестве Рязанова. Честно говоря, своей ролью, результатом своей работы в этой картине я доволен больше, чем фильмом в целом. Но актер не может по самой специфике своего творчества быть эгоистом. Да, мне было интересно сниматься в роли Мячикова. И все-таки „Старики-разбойники“ не принесли мне, да, наверное, и не только мне, полного творческого удовлетворения. Почему?

Дело, по-моему, в том, что все сюжетное построение картины идет слишком уж „понарошку“, как говорят дети. Раз уж взялись авторы утверждать своим фильмом, что только деловыми качествами, только дееспособностью и ничем иным должно определяться служебное место человека, так надо было этот тезис развивать более четко и остро. Ведь, несмотря на все симпатии к доброму, честному Мячикову, по фильму выходит, что он действительно никудышный работник и пора ему уступить свое место другому, а уж придет тот, другой, по блату или не по блату — это особый разговор. Но в фильме Мячиков хороший работник только „понарошку“, зритель при всем сочувствии к нему видит, что он — размазня, и поэтому в авторскую декларацию не верит. Вот эта недостаточная четкость в решении темы кажется мне главным просчетом „Стариков-разбойников“. И еще, на мой взгляд, в финале картины недостает последней точки. Мы, клоуны, отлично знаем: что бы там ни происходило во время представления, какие бы остроумные репризы мы ни бросали, успех зависит от конечного эффекта — самой последней реплики. Благодаря ей, этой последней реплике, зритель покинет представление смеясь, довольный и… забудет, если что и было неудачное, плоское в середине».

В фильме пресловутая последняя сцена чем-то напоминает финал «Берегись автомобиля» с Деточкиным, вернувшимся к Любе из мест не столь отдаленных. Хотя того эффекта, разумеется, уже нет: Мячиков, в отличие от Деточкина, по-настоящему не «сидел» и наголо не обрился. Повесть заканчивается следующими словами:

«Мячиков думал о том, что все равно ему не добиться справедливости, что все равно его не осудят, а выпихнут на пенсию. Он грустно вздохнул, откинул дверной крючок и вышел из арестантской.

Когда Мячиков покинул прокуратуру и очутился на улице, то увидел, что Воробьев не ушел домой, а терпеливо ждет друга, устало привалившись к спинке садовой скамейки. Рядом с Воробьевым пригорюнилась Анна Павловна.

У Николая Сергеевича защемило сердце.

Воробьев ничего не сказал, лишь улыбнулся — застенчиво и нежно. А взгляд Анны Павловны светился в темноте, излучая любовь и раскаяние.

Мячиков тоже заулыбался, растерянно и виновато. Он переводил взгляд с любимого друга на любимую женщину и с любимой женщины на любимого друга.

Воробьев и Анна Павловна поднялись со скамейки. Все трое пересекли улицу, свернули на темный, едва освещенный бульвар, медленно пошли по нему и скрылись вдали, уйдя из повести навсегда».

Вроде действительно ничего особенного, но Рязанову все-таки было отнюдь не безразлично, как завершить повествование. Об этом свидетельствует хотя бы рассказ Ольги Аросевой о том, на какие жертвы пошла съемочная группа ради одного не слишком существенного, казалось бы, штриха в финальной сцене: «При всей своей мягкости, улыбчивости, доброте Рязанов — человек совсем не легкий. Он бывает упрям и упорен до чрезвычайности, и, если уж что-нибудь решил, переубедить его невозможно.

На съемках „Стариков-разбойников“ Рязанов задумал, что в последнем кадре, где мы втроем (Никулин, Евстигнеев и я) удаляемся в глубину вечерней улицы, должен идти снег. Снимали мы во Львове, уже была осень, был дождь, ветер, а снега не было. Как мы убеждали Рязанова, что уход в дождь будет ничуть не хуже! Но он был непреклонен: снег! С этим снегом мы хлебнули забот.

Привезли на площадку страшное, скрежещущее сооружение, похожее на пушку. Мы называли его „Большой Бертой“. „Берта“ стреляла мелкой бумажной стружкой, так что получался эффект падающего снега. Но весь запас „снега“ она пустила на ветер в несколько минут, за которые кадр, естественно, снять не успели.

Рязанов сам полетел в Москву доставать „снег“. И достал. Два больших мешка. Самое смешное, что съемка чуть было не сорвалась. На обратном пути мы целый день просидели на аэродроме, сторожа искусственный снег, потому что Львов не принимал — там шел снег настоящий. Рязанов все же добился своего — снял кадр таким, каким задумал».

«Старики-разбойники», не в пример нескольким предыдущим постановкам Рязанова, не подверглись цензурному нагоняю и были выпущены в прокат с тем спокойствием, о котором Рязанов к тому времени уже и думать забыл.

Однако незадолго до выхода случилось мелкое событие, которое мнительный Рязанов немедленно расценил как угрозу своему новому детищу. На одном из совещаний «Мосфильма» выступал классик отечественного кино и близкий приятель Рязанова Марк Донской, в свое время прославившийся предельно аутентичными экранизациями произведений