Шрифт:
Закладка:
А вот с Григорием Гориным, которому в конце 1970-х Рязанов предложил совместную работу над сценарием «О бедном гусаре замолвите слово», большая дружба возникла сразу и навсегда. Других произведений они вместе уже не писали, но плотно общались до самой кончины Горина в 2000 году.
Самым же близким и дорогим другом для Эльдара Рязанова всю жизнь оставался Василий Катанян. В последних изданиях знаменитой рязановской мемуарной книги «Неподведенные итоги», выходивших после смерти Василия Васильевича в 1999 году, присутствовала глава «Мой первый друг, мой друг бесценный…», по которой можно судить, как близки были эти два выпускника ВГИКа на протяжении более чем полувека.
В сравнительно молодые годы Рязанов на всю жизнь подружился и с известным летчиком-испытателем Марком Галлаем. Это произошло во время съемок картины «Цель его жизни», в которой Рязанов играл в эпизоде, а Галлай снимался, так сказать, незримо — пилотировал самолеты.
Дружил Эльдар Александрович и со многими своими соседями по даче в Пахре — Александром Твардовским, Григорием Баклановым, Михаилом Матусовским, Петром Тодоровским.
Своим другом Рязанов называл также Булата Окуджаву. В 1994 году режиссер снял с ним часовое телевизионное интервью, вышедшее в эфир под названием «Булат Окуджава. „Я легкомысленный грузин!“».
Еще один знаменитый друг — писатель Борис Васильев, который, возможно, именно благодаря Рязанову в какой-то момент переквалифицировался из кинодраматургов в прозаики:
«Боря писал дивные сценарии, которые я читал взахлеб. Но фильмы по его сценариям почему-то получались средними, значительно ниже уровня литературного первоисточника. Он это видел, очень огорчался и не понимал, в чем дело. Мы с ним беседовали на эту тему. Я считал, что дело было в кинорежиссерах, которые, с моей точки зрения, не были сильны в своей профессии. Но вместе с тем мы оба считали, что дело не только в этом. Я чувствовал, что его литературный дар шире сценарных рамок, что ему тесно в этом жанре. И однажды я сказал ему: „Боря, пиши прозу. Тем более что у тебя уже есть такой опыт. Ты — писатель“.
Не льщу себя надеждой, что это сыграло решающую роль, но Боря позже не однажды говорил: „Это ты подтолкнул меня к прозе, уверял, что киношники будут в очереди стоять за экранизацией моих повестей и рассказов“.
Так и случилось. Фильмы и спектакли по произведениям Бориса Васильева всегда становились событиями культурной жизни страны. Самый яркий пример — „А зори здесь тихие“».
В кинематографических кругах Рязанов слыл режиссером несдержанным, горячим, вспыльчивым, словно бы даже настроенным на конфликт. В общении же с близкими людьми он был человеком скорее мягким, покладистым. Оттого практически никогда всерьез не ссорился ни с кем из друзей. Исключением в этом смысле оказалась разве что история с Зиновием Гердтом, с которым режиссер принципиально не общался в течение нескольких лет:
«Мы подружились году эдак в 1967-м, когда они с Таней купили дачу на Пахре и мы стали соседствовать. Зяме я очень обязан тем, что он открыл мне Бориса Пастернака, приобщил к его стихам. Вообще стихи были, пожалуй, одной из главных точек нашего соприкосновения. <…>
В 1969 году мы оба бросили курить, поддерживали друг друга в этом, но Зяма оказался слабаком, а я удержался и держусь до сих пор. <…>
Наше безоблачное дружество продолжалось долго, лет пятнадцать. Ходили друг к другу в гости, отмечали вместе новогодние праздники, не пропускали дней рождения. <…>
Однажды у нас с Зямой произошла страшная размолвка. Ссоры не было, просто я прекратил с ним дружеские отношения. Перестал звонить, приходить в гости. Как бы отрезал его, вычеркнул из своей жизни. Случилось это вот почему. В 1984 году я закончил свою киноленту „Жестокий романс“. Картина встретила восторженный зрительский прием и резкую отповедь критики. <…>
К сожалению, Зяме моя лента не понравилась. Но узнал я об этом не из личной беседы, хотя мы встречались регулярно, а из телевизионной программы „Киноафиша“, в которой Гердт был ведущим. Он поведал о своем неприятии „Жестокого романса“ многим миллионам людей. Это поразило меня. <…>
По моим моральным правилам, я сам никогда не выступил бы публично с неприятием произведения своего друга, товарища, единомышленника. Я сообщил бы ему об этом только наедине. Может быть, даже и умолчал, дабы не наносить травму близкому человеку. Выступить же публично с критикой, особенно тогда, когда шла всесоюзная травля картины, и присоединить свой голос казалось мне чудовищным, недопустимым. Обида была нанесена смертельная, и я прервал с Зямой всяческое общение. <…>
Но все же мы нашли в себе силы распутать сложный узел, и наша дружба в последние годы стала особенно нежной и крепкой».
Что касается упомянутой главы «Мои друзья — актеры» из рязановских мемуаров, то в ней рассказывается об Иннокентии Смоктуновском, Анатолии Папанове, Юрии Яковлеве, Ларисе Голубкиной. Отдельные главы в той же книге посвящены работе и дружбе с Игорем Ильинским, Георгием Бурковым, Андреем Мироновым, Алисой Фрейндлих, Андреем Мягковым, Олегом Басилашвили, Лией Ахеджаковой, Валентином Гафтом, Людмилой Гурченко.
Поразительная общительность, умение как произвести впечатление на нового знакомого, так и искренне заинтересоваться им самим были присущи Рязанову на протяжении всей жизни. Даже после семидесяти он умудрялся заводить новых друзей. Одним из таковых оказался, например, балетмейстер Владимир Васильев, которого Рязанов пригласил для постановки хореографических номеров к фильму «Андерсен. Жизнь без любви» (2006).
Но и вне работы Эльдар Александрович постоянно сближался с новыми людьми — хотя они, как правило, тоже были личностями творческими и известными. Скажем, лишь на рубеже веков Рязанов сдружился с актрисой Кларой Лучко. В предисловии к книге воспоминаний Клары Степановны «Я — счастливый человек», изданной в 2006 году, уже после смерти актрисы, Эльдар Александрович писал:
«Когда мы учились во ВГИКе — Клара на актерском факультете у Сергея Герасимова, а я на режиссерском у Григория Козинцева, — мы были мало знакомы. Знакомы издали. Здоровались, и только.
И это понятно, ведь курс Клары был на год старше нашего, да и по возрасту Клара была старше меня на два с лишним года. В те лета это было немало. Но главное — она была немыслимая красавица: высокая, статная, яркая. О ней даже подумать было страшно. Во всяком случае, мне. Она казалась гордой, неприступной, недосягаемой. <…>
Так и шли наши с ней жизни на параллельных курсах, никогда не пересекаясь. Я хоть и стал со временем режиссером игрового кино, оставался лишь верным зрителем ослепительной Клары. Робость, возникшая еще в институтских стенах, оставалась преградой, которою я так ни разу и не смог преодолеть… Несколько
