момент, то удивляюсь, насколько удивительные существа – дети. Они постоянно изнывают от жажды кого-нибудь убить, но почти никогда никого не убивают.

– Корделия – такая дура, – закончила я.

– Слышишь, мама! – воскликнула Корделия. – Видишь, какие они, я старшая, но они относятся ко мне без малейшего уважения. У остальных девочек в школе младшие сестры послушные и выполняют их поручения, так и должно быть.

– Но, возможно, другие девочки не раздражают своих младших сестер тем, как играют на скрипке и смазывают все верхние ноты, – предположила Мэри.

– Мама, разве ты не рада, что после трех девочек у тебя появился мальчик? – спросил Ричард Куин.

– Прекрасно сказано, мой ягненочек, – ответила мама. – Будь добр, сбегай вниз и попроси Кейт накормить тебя ужином, ты, Корделия, иди в спальню, ты, Мэри, – в мою комнату, ты, Роуз, – в столовую, а я приду и поговорю с каждой из вас по отдельности, прежде чем рассказывать об этом папе.

Дожидаясь ее, я мерила шагами столовую. Ее угроза пожаловаться папе не особо нас впечатлила. Его в нас не интересовало ничего, кроме внешности и способности воспринимать идеи. Если он объяснял нам, почему все стороны, участвовавшие в недавней войне на территории Южной Африки, были неправы, и наши замечания казались ему умными, то он загорался любовью к нам, в противном же случае качал головой, словно лошадь, которой не нравились удила, и уходил, чтобы провести время в одиночестве. Беда в том, что по большому счету мужчины в нашем доме не было. И я решила занять пустующее место.

– Зачем ты изображаешь из себя то ли Генриха Восьмого, то ли Наполеона? – осведомилась мама, когда я приступила к взятой на себя задаче.

Но я упорствовала:

– Мама, почему ты проявляешь такую слабость по отношению к Корделии? Это делает нашу жизнь невыносимой и портит ей характер. Я не понимаю. По-моему, ты все делаешь неправильно. – Внезапно меня охватила паника, и я из семейного поверенного превратилась в маленькую школьницу. – Если ты будешь совершать глупости, что с нами станет? Почему ты позволяешь этой ужасной мисс Бивор выставлять Корделию на посмешище?

– Я тебе уже говорила, – ответила мама. – Сядь, дорогая. На десертной тарелке лежит изюм, который я купила утром. Принеси его сюда, и мы бессовестно съедим все самые крупные ягодки, а за ужином станем жаловаться, что не стоило брать такую мелочь. Я уже говорила тебе, почему не могу встать между мисс Бивор и Корделией, между Корделией и ее скрипкой.

– Потому что они воображают себя Моцартом и каким-то там замечательным педагогом?

– Моцартом и Сезаром Томсоном[46], – мрачно подсказала мама.

– И что теперь! Это безумие, и ему нужно положить конец, – не унималась я.

– Но я уже говорила тебе, – устало возразила она, – никто не сможет доказать им, что они неправы. Бесполезно убеждать их, что Корделия не умеет играть. Они не поверят и подумают, что мы пытаемся лишить ее заслуженной славы.

– Но с этой чепухой будет покончено, если ты откажешь мисс Бивор от дома, – гнула я свое.

– Мы не сможем разлучить Корделию и мисс Бивор, – вздохнула мама. – Люди сходятся друг с другом, и всё тут. Возьми еще изюминку. Если покатать маленькие сморщенные ягодки между пальцами, они становятся такими же сладкими и сочными, как и крупные.

– Неужели мы не имеем права не пускать к нам тех, кого не хотим видеть? – проворчала я.

– Нас не так часто навещают гости. О, я надеюсь, что, когда вы вырастете, у вас появится много друзей и вы будете ходить на множество вечеринок.

– К нам ходят мисс Бивор и тетя Теодора, – горячилась я. – Мы должны держаться от них подальше. Они плохо влияют на Корделию.

– Дорогая, не стоит из-за этого беспокоиться.

– Я должна из-за этого беспокоиться, – важно ответила я. – Ты слышала, что сегодня сказала Корделия. Знаешь, мама, мы так чудесно провели время с матерью Кейт. В следующий отпуск Сэм собирается перекрасить Милостивую Флору, поэтому мы сняли шкуркой всю старую краску. А еще она испекла нам булочки, дала целую банку малинового джема и сказала, что мы должны его доесть. Но меня беспокоит то, что он был очень вкусным, а я знаю, что мать Кейт иногда добавляет в джем бренди. Надеюсь, что на этот раз она этого не сделала, иначе мы не получим денег, которые обещал нам папа.

– Какие деньги, дорогая? – удивленно спросила мама.

– Ну как же, когда нам исполнится двадцать один год, он заплатит каждой из нас по сотне фунтов, если мы сможем сказать, что никогда не пили алкоголя. Конечно, это касается скорее Ричарда Куина, но папа говорит, что видел на охотничьих балах девушек, распивавших шампанское наравне с мужчинами, и слышал, что теперь некоторые даже пьют за ужином портвейн, а это ужасно, поэтому он обещал, что подарит деньги не только Ричарду Куину, но и каждой из нас, если мы их заслужим.

– Вы должны быть благодарны за то, что ваш отец так заботится о вашем благополучии, – сказала мама.

– О, мы благодарны, благодарны, – ответила я. Мне показалось, что в ее словах промелькнула насмешка, и я пристально посмотрела на нее, но мамино лицо оставалось невозмутимым. Так что я продолжала: – Ну, в общем, джем был очень вкусным, и мать Кейт рассказала нам, что пижамы – это варварство, а еще научила нас готовить пирог ларди и была очень добра. Но все равно Корделия сказала, что лучше бы осталась здесь и рассказала тете Теодоре о своих дурацких выступлениях. Мама, она хотела, чтобы тетя Теодора ее похвалила. Ты ведь не хочешь, чтобы она пыталась угодить тете Теодоре. Посмотри, до чего ее довела эта невыносимая мисс Бивор, а тетя Теодора еще хуже, она просто злая гадюка.

– Роуз, ты не должна так говорить.

– Нет, должна, потому что это правда.

– Ты не должна говорить так, – повторила мама, – никогда не говори ни слова против тети Теодоры. Не знаю, что стало бы с нами два месяца назад, если бы она не дала мне довольно крупную сумму.

Я уже писала, что, на мой взгляд, дети – удивительные существа, они очень хотят убить многих людей, но почти никого не убивают. Но при этом на их счету много преступлений другого рода. Мамино лицо, которое всегда сияло даже от самых маленьких подарков, стало мрачным, когда она рассказывала о помощи тети Теодоры, и я почувствовала, что этот щедрый жест был сделан в какой-то неприятной форме. Я оказалась права. В последние несколько недель мама подвергалась сильнейшему унижению. Подарок был предложен ей прежде, чем она о нем заговорила, с видом беззаботного добродушия и единственной просьбой никогда впредь об этом не вспоминать. В их следующую встречу мама какое-то время молчала, помня о запрете, но потом эмоции взяли верх, и она разразилась потоком благодарностей, после чего ей дали понять, что слова эти запоздали и их явно недостаточно. Затем последовали визиты тети Теодоры, во время которых она непременно насупливалась, умолкала и тяжело опускалась в кресло, ее брыли и мешки под глазами обвисали еще сильнее, а весь вид выражал опасение, что она расточила свою щедрость на людей, чье упорное падение невозможно остановить. Также моя бедная мама получала приглашения в дом тети Теодоры в Ишере. Там ей приходилось выдерживать долгие обеды в полном молчании, потому что тетя Теодора была слишком подавлена, чтобы говорить, но после еды она приходила в себя и настойчиво расспрашивала маму, хорошо ли та осознаёт свое положение. А еще – письма. Тетя Теодора с некоторых пор не использовала для писем бумагу с траурной каймой – символ своего вдовства, но теперь вновь достала ее, чтобы заполнять бессодержательными и беспардонными назиданиями.

Но я думала не о раненой маминой гордости, а только о своем уязвленном самолюбии. Я ахнула.

– Мама, мы не должны были брать деньги у тети Теодоры.

– Мне пришлось это сделать, – ответила она. Ее