– Я только что сказала мисс Мэри и мисс Роуз, что моя мать будет очень рада, если все они вместе с мисс Корделией и мистером Ричардом Куином зайдут к ней сегодня на чай. Ах да, мэм, пока вас не было, пришла телеграмма, я отнесла ее хозяину, и он сразу же ушел. Но кажется, он говорил, что телеграмма на самом деле для вас, и сейчас она у него на столе.

Мама сказала, что, разумеется, с удовольствием нас отпустит и что это очень любезно со стороны Кейт и ее матери, и пошла в кабинет. Потом она вернулась и сообщила, что на чай придет тетя Теодора, но она уже разрешила Кейт взять нас с собой, а обещания нужно выполнять.

Никто никого не обманывал. Кейт со своей изощренной честностью дала понять, что ее предложение можно интерпретировать иначе, если мама пожелает разузнать подробности, однако лучше бы ей этого не делать, поскольку ни к чему хорошему вопросы не приведут. Итак, мы без лишних обсуждений отправились с Кейт в Уимблдон. Поездка на омнибусе была приятной, за исключением одного неловкого момента, когда пожилая дама, сидевшая в империале[43], умилилась наружности Ричарда Куина и достала для него из бумажного пакета ярко-желтый кекс. По мнению мамы, кусочек такого кекса мог убить нас на месте, и мы затаили дыхание, но Ричард Куин поблагодарил даму с искренней восторженной улыбкой: «Спасибо, сейчас я не голоден, но с удовольствием полакомлюсь им за чаем»; а когда она сошла с омнибуса, он протянул кекс Кейт и беззастенчиво обратился к ней ее же словами, какие она употребляла в отношении нелюбимой еды: «Ты окажешь мне услугу, если порадуешь этим какого-нибудь бедного ребенка». И разумеется, мы прекрасно провели время в коттедже матери Кейт, это было особенное место.

Мама Кейт была такой же высокой и похожей на моряка, как и ее дочь, и ее дом выглядел так, словно стоял на морском берегу. Она жила в одном из четырех коттеджей, построенных несколько веков назад на мощеной дороге, которая осталась от деревенской улицы, давным-давно снесенной, чтобы освободить место для садов двух викторианских особняков в итальянском стиле, возвышавшихся рядом. Все вокруг было отдраено и сильно пахло дегтем, а на кустах малины и черной смородины висели сети, которые отец Кейт когда-то брал с собой в море. В саду стояла гальюнная фигура – дама с ягненком на руках. Некогда она украшала нос корабля «Милостивая Флора», на котором плавали отец и дед Кейт, пока в 1888 году судно не разбилось у берегов Сарка. В доме были корабли в бутылках, резные обезьянки и слоники из слоновой кости, головной убор из перьев зимородка и шаль соломенного оттенка с птицами, цветами и дамами, над которыми маленькие черные пажи держали высокие пестрые зонтики от солнца; мать Кейт, чья улыбка была столь же чопорной и сдержанной, как у дочери, разрешила нам играть со всеми этими вещицами и сказала, что ничего страшного, если мы что-нибудь сломаем, – кто-нибудь из родственников обязательно привезет новый сувенир взамен испорченного. Мы ни разу ничего не сломали. В тот день нам было особенно весело, потому что как раз требовалось перекрасить фигуру Милостивой Флоры, и мы помогали соскоблить шкуркой старую краску, чтобы брат Кейт, которого ждали домой через неделю, мог сразу нанести новую. Втянувшись в работу, мы позабыли о денежных затруднениях родителей, а я совершенно перестала думать об игре Корделии, потому что она была очень славной, когда занималась чем-то, что у нее действительно получалось, и не старалась доказать всем свое превосходство.

Но мы довольно рано уехали домой. Мать Кейт всегда подавала нам к чаю вкусное угощение, этот раз не стал исключением, хотя она и не ждала нас. У нее нашлось немного пирога ларди[44], а еще она испекла для нас булочки и велела доесть целую банку малинового джема, который она не варила, а просто разогревала ягоды с сахаром и перетирала их полчаса, так что на вкус он был как свежая малина. За чаем мать Кейт с уютной невозмутимостью, свойственной и ее дочери, сообщила, что Англию постигла великая беда, но никто, похоже, не придает этому значения. Мэри вопросительно произнесла слова лорда Теннисона на смерть герцога Веллингтона: «И скорбь омрачает селенья и залы»[45]. «Да, вот именно, тем, кто в частном услужении, приходится ничуть не легче», – отозвалась мать Кейт. Мы подумали, что она имеет в виду какое-то из национальных бедствий, о которых предупреждал папа в своих передовицах, но она говорила с позиции прачки. Оказалось, что ее жизнь, как и жизни всех представительниц ее ремесла, стала вдвое тяжелее, поскольку джентльмены завели варварское обыкновение носить пижамы. Она не могла понять, с чего им взбрело в голову облачаться на ночь в рубашку и штаны, когда ночные сорочки намного проще гладить, и каждый раз, вывешивая очередные отвратительные новшества на бельевую веревку, ворчала про себя: «Ну, я-то родом из семьи мореплавателей и знаю, в каких диких безбожных краях вы этого понабрались». Впрочем, она оказалась не слишком расстроенной и вскоре уже рассказывала, что мы можем испечь пирог ларди самостоятельно. Надо пойти к пекарю, купить тесто, принести домой, раскатать, потом сложить, словно отрез ткани, который мы хотим отправить в подарок по почте, переложить слои салом, коричневым сахаром, пряностями, мелким и крупным изюмом, поставить в духовую печь и не забыть посыпать сахаром сразу после того, как достанем.

– Джентльмены его обожают, – сказала она, глядя на Ричарда Куина, словно на представителя какого-то дикого, но ценного вида животных, о котором она читала лекцию. – Вы еще убедитесь, что обычно хозяйки стараются не подавать грубые блюда на господский стол, но для хозяев нет большего удовольствия, чем добрый пирог ларди или гренок со смальцем.

Ох уж эти беспутные папы, что впускают в нашу прекрасную зеленую страну чужеземных богов, надевая не поддающиеся глажке пижамы и пачкая руки грубой жирной пищей, которую не жалуют утонченные мамы…

Лучшего дня невозможно было и пожелать. Вернувшись домой, мы, не снимая шляп и пальто, побежали в гостиную, чтобы рассказать маме, как замечательно все прошло. Она выглядела очень усталой и, выслушав нас, вздохнула:

– О, как жаль, что меня не было с вами! – Ей и вправду бы там понравилось. Она бы с удовольствием пошкурила Милостивую Флору: эта работа напоминала игру вроде придумывания животных, и она могла бы уйти в нее с головой, как в изготовление игрушек. – Впрочем, я, разумеется, была рада видеть вашу тетю Теодору, она гостила у нас довольно долго.

– Как, сегодня приезжала тетя Теодора? – спросила Корделия.

– Разве ты не знала? – сонно отозвалась мама, проводя руками по волосам. – Я бы оставила вас дома, чтобы вы ее повидали, если бы уже не пообещала Кейт, что отпущу вас с ней.

– Я не знала! – воскликнула Корделия. – Я не знала!

Я вспомнила, что она была наверху, когда Кейт, Мэри и я приняли некоторые меры для нашего деликатного побега.

– Корделия, – изумленно сказала я, – разве ты предпочла бы остаться и повидаться с тетей Теодорой?

– Конечно! – выпалила Корделия. Мы смотрели друг на друга в изумлении.

– Но почему? – спросила я.

Корделия чуть не плакала.

– Я бы рассказала ей обо всех своих платных выступлениях! – жалобно ответила она.

– Но зачем?

– Она наверняка была бы мной довольна. – Она всхлипнула.

– Да кто же захочет угождать этой зловредной старой гадюке? – разозлилась я.

– Ума не приложу, почему мы с твоим папой назвали тебя Роуз – как роза, – произнесла мама. – Нам следовало с самого начала понять, что это имя тебе совершенно не подходит. Пожалуйста, помолчи.

– Мама, – сказала я, пытаясь сохранить спокойствие, – мы вынуждены принимать тетю Теодору в нашем доме, но я не хочу, чтобы кто-то из нас ей угождал. Это все равно что угождать Нерону или тому убийце, Чарльзу Пису. Никому из нас, кроме Корделии, такое и в голову бы не пришло. Корделия… – Я прервалась, задыхаясь от желания ее придушить.

Когда я вспоминаю свои эмоции в тот