– Это наш старый плут харчи привез. Ну-ка, хлопцы, шестеро к деду на просеку.

Прихватив пустые мешки, казаки нырнули в кусты и вернулись через пару минут нагруженными. За ними шел старик Шевченко с охотничьей двустволкой на плече (для стрельбы из винтовки он уже был слаб глазами). Он поздоровался, сел у нашего костра, отчитался сжато, у кого брал провизию и кто помогал её доставить, и внимательно оглядел бивак.

– Из наших никого нет в грабиннике?

– Не считая караульных, все дома, – сказал Отаманенко. – А что?

– Когда ехали, какой-то черт перекликался со мною. Слышу, козел блеет, и сдается мне, что двуногий. Блею сам – отвечает, да только не тем знаком, что мы условились, а прошлогодним. Думаю, не приволокся ли из Бовтыша кто-то из Квашиных ребят. Нет, больно уж голосок знакомый – не иначе Грицко Крамаренко из Сосновки, что подался к чекистам в услужение. Мы с ним в том году в Бовтыше были. Может, оно и чудится, но я, от греха подальше, толкаю Степана: «Гони!» Назад другой дорогой поехал. Говорили мне на хуторе, что вчера во ржи за Татарской могилой сотня большевиков залегла.

Отаманенко потерся лбом о свою винтовку.

– Завтра снимаемся. Переходим в Городок. Там, если что, можно и бой принять. У херсонской дороги леснику попалась в зарослях конница красных. Выведывали насчет бандитов. Село занял отряд ВОХРа. Младшего Диденко спрашивали, не ходят ли за чем-нибудь на хутор бандиты, местные или холодноярцы.

После ужина мы погасили огни, около полуночи уснули.

Ночь выдалась темная. Ближе к рассвету поднял переполох ошалелый дикий козел. Зверь выскочил с тропинки на прогалину, обжегся на углях, что тлели еще под золой, опрокинул придремнувшего на пеньке караульного и разбил Соловию копытом нос. Тот с перепугу дал в темноту очередь из льюиса. Караульный тоже пальнул. Все подскочили и схватили оружие. Стрелявшие уверяли, что в лагерь проник верховой. Но дед был опытный охотник и довольно скоро показал им, под общий смех, следы виновника тревоги на земле и на пепле.

Утром мы позавтракали и снялись с бивака. Обогнули Диденки, прошли километра три лесом и уперлись в непроходимое болото, покрытое осокой и прочей растительностью. Болото пересекала узенькая гатка длиной с километр. По ней, прыгая по трухлявым бревнам и ветхим мосткам, мы вышли на остров, крутые берега которого утопали в зелени. Там сохранились древние, вполне удобные для обороны валы и редуты, похожие на те, что окружали Мотрин монастырь. Это и был Городок – Чорнота рассказывал о нем еще в Холодном Яру.

Туда вела только одна дорога – та, по которой мы прошли. Она хорошо простреливалась с расположенного напротив неё форта. О штурме Городка не могло быть и речи. А если бы нас тут заперли, мы ускользнули бы ночью другим путем, известным только старым охотникам и лесовикам – по кочкам, что тянулись сквозь непролазную трясину коварной, извилистой цепью. Перескакивая с одной на другую, можно было выйти на твердую землю с противоположной от гатки стороны болота. На этой случай в отряде было двое проводников: Шевченко и еще один местный лесовик.

Мы перебрались через первую линию укреплений, потом вторую, повыше, и стали разбивать лагерь. Хлопцы пошли за дровами и обнаружили в кустах солому и разрозненные вещи, брошенные на острове другой группой партизан – явно малочисленной.

Кашевары занялись обедом, а мы с Отаманенко, Шевченко и еще кое-кем из любопытных решили осмотреть Городок. По пути дед пересказывал нам разные диковинные истории, уверяя, что они именно тут и произошли.

– Тут, видно, нечистая сила водится? Место для неё подходящее: глухое, топкое… – спросил у деда холодноярец Жук (он хвалился, что трижды на своем веку видел черта).

– Если б водилась, казак, я бы что-нибудь да подстрелил заместо кряквы. Не раз тут в одиночку утреннюю тягу ждал… Леший его знает, что оно и к чему. Взять хотя бы вот эти бугорки, – Шевченко коснулся ногой чего-то, что напоминало могильный холмик, – их на болоте до беса. А проследишь за ними, так они как прыщи – один вскочит, а другой пропадет.

Командир принялся было пояснять это с точки зрения науки, но дед его перебил.

– Души это татарские под землей бунтуют! Немало их тут, пятнадцать тысяч.

Меня разобрало любопытство.

– Какие пятнадцать тысяч?

– Значится, старые люди рассказывают, что выстроили Городок еще при татарах. Тут-то за лесом уже степь. Как наезжали гости из Крыма, народу нашему солоно приходилось. И воевать надо было, и по лесам прятаться – да только орда находила и в пуще. Вот казаки и задумали построить такой скит на болоте, чтоб люди могли тут беду переждать. А может, и самим потребна была крепость. Пригнали, стало быть, сюда пленных татар пятнадцать тысяч и наказали насыпать вон ту гать до середины болота, а потом и сам Городок. Вот приметили вы, когда по лесу шли, глубокие буераки? Так там землю брали и в мешках таскали оттуда… Тонула в трясине татарва, мерла, как мухи… А как работу закончили, казаки всех до единого порубали и схоронили в болоте. Чтоб ни один из них в орду не вернулся и не показал своим, где Городок и как подступить к нему.

– Неужто правду старики говорят? – отозвался один из хлопцев.

– То-то и оно, что правду. Еще толкуют, что нашелся было среди казаков один иуда. Взял он у татар деньги и повел их через топи с другой стороны, потому как на гатке бились они пятый день, но поделать с нашими ничего не могли. Да только не оставил казаков Бог – отбили и тех татар, и проводника поймали. Присудили на раде замуровать отступника живым в погребе, дать кувшин с водой, а вместо харчей – те деньги, что он у басурман взял. Мне про это дед рассказывал, а он слышал от своего деда. И другие рассказывали. А недавно, годков десять назад, затеял тут один пан у валов раскопки, какой-то скарб искал[248]. А я ему помогал. И вот провалился у нас под землю работник. Разрыли мы это место и нашли погреб, весь дубом обшитый – а посередине столб и к нему цепью костяк прикован. Так и сидел под этим столбом, но едва тронули – вмиг рассыпался. А перед ним кувшин стоял высокий, из глины. На дне кувшина монета. Барин тот посмотрел на неё: «Турецкая, – говорит, – старинная монета». Выходит, правду