Шрифт:
Закладка:
На земле казачьей,
Железняк – не тот, что давний,
А молодой, горячий.
Чтобы отделаться от него, я похвалил «поэму» и ушел спать. Проснувшись часа через два, захотел умыться и утолить жажду, но не знал, где. Все ведра пусты, и в лагере еще почти никто не вставал. Меня заметил Бугай, который сидел под деревом и вырезал из липовой баклуши ложку.
– Напиться хотите, пан Зализняк?
– Да, и умыться было бы неплохо.
– После жаркого ребята выпили всю воду. Если охота, пойдемте к роднику. Там внизу, в чаще, есть один – туда только звери ходят и мы. Я люблю вот так на рассвете полежать в кустах у ключа, поглядеть, как дикие козы и лисы прибегают воду пить.
Мы взяли ведро и вышли из лагеря. Бугай о чем-то размышлял, а когда мы углубились в лес саженей на тридцать, обернулся ко мне.
– А знаете, пан Зализняк, тот писака, который подходил к нам в обед, большевицкий шпион. Я говорил Кваше, а он смеется.
– Почему вы думаете, что Чайченко большевик?
– Я не думаю, а точно знаю. Как оно вышло, что знаю, по правде говоря, сказать не могу – но это правда, голову свою дам в заклад. В лес он пришел поневоле, леса не любит и лес его тоже не любит.
Я усмехнулся.
– Как это? Разве лес может любить?
– А вы думаете, что он мертвый? Он живой и знает, кто друг, а кто враг.
Теперь я сам погрузился в размышления и шагал, безотчетно обламывая веточки кустов.
– Ну, сразу видать, что лес никогда не был для вас домом и семьей. Когда б я напал на ваш след, то угадал бы сразу, что это прошел не лесовик. На что вы ломаете ветки? И лесу в изъян, и себя выдаете. Вон там, где мы шли, наступили на муравьище… вон тот синенький цветок обломили. А настоящий лесовик непременно переступит, без нужды и самой малой веточки не тронет.
Мы уже были на вырубке. Бугай вдруг остановился и внимательно оглядел кусты. Немного в стороне от взятого нами направления на приземистом деревце громко стрекотала и вертелась то влево, то вправо сорока.
– Чего это она шум подняла?
– А что такого? Наверное, нас увидела.
– Как бы не так. Я их натуру хорошо знаю. Там кто-то есть. Видите, она с него глаз не сводит, боится, чтоб он её гнезда не потревожил. Кого это принесло? Может, из наших кто… Давайте-ка поглядим, чтоб не вышло беды.
Он поставил на землю ведро и вытащил оружие. Я вынул свое и мы тихо подкрались к тому месту, которое Бугаю подсказала птица. Она тем временем улетела и стрекотала где-то в чаще. Бугай замер, повернулся, сжал мне руку и показал на торчавший в кустах пенек, где, спиной к нам, сгорбился поэт – видимо, писал, сдвинув колени. «Снизошло вдохновение», – мелькнула догадка, но я сразу же её отбросил. На земле у пенька лежал сапог, придавленный наганом. Вскоре Чайченко переложил револьвер на колени, взял сапог, сложил бумагу и засунул её между голенищем и поднарядом. Потом начал зашивать распоротое, держа голенище против света, чтобы точно попадать иголкой в старые дырки.
Вот и разоблачили… Но что теперь делать? Хватать его в лесу или подождать, пока вернется в лагерь?
Бугай дал мне знак укрыться получше в кустах, а сам мигом куда-то уполз. Минуту спустя он уже вязал Чайченко по рукам и ногам своей бечевкой. Я поднял сапог и вынул из наполовину зашитого голенища листки со «поэзией»: фамилии, имена, краткие биографии, а главное – «грехи» перед советской властью, домашние адреса повстанцев, имена родственников и тех, кто снабжал отряд продовольствием. Сегодня он записывал туда сведения о наших ребятах. За два дня он успел многое выведать. Бугай обнаружил там и свою кличку, а также настоящую фамилию и родное село.
– Вишь, разузнал, что я одиннадцать его братьев повесил. Ничего, браток, ты будешь двенадцатым…
В лагере поэт признался с невинным видом, что он боялся получить нагоняй за этот реестр и поэтому вел его тайком – для истории, конечно же. Но при тщательном обыске мы нашли у него в заднике сапога полотняное удостоверение на русском языке:
Совершенно секретно. Настоящим удостоверяю, что предъявитель сего т. Николаев есть действительно секретный сотрудник Особого отдела 1-й Конной армии, отделения по борьбе с политическим бандитизмом. Всем ЧК и особотделам воинских частей, при обращении к ним, предлагается оказывать ему всяческое содействие.
Поэта должным образом допросили, и к вечеру он уже украшал собой «дуб трех комиссаров».
В темноте где-то неподалеку от бивака раздалась пальба. Мы схватились за винтовки. Бугай пошел на разведку и привел с собой группу партизан из Бовтыша, которая должна была пристать к нам. В ночном лесу они наткнулись на баландинских парней[256] и приняли тех за врагов – баландинские не знали паролей отряда Отаманенко. К нашему счастью, потерь не было.
На следующий день все мы перебрались в урочище Кучурганы. Своими холмами, оврагами и густыми зарослями на вырубках Кучурганы напоминали окрестности Холодного Яра. Лесника уведомили о перемене адреса.
Утром нас навестил Чорнота в компании двух других холодноярцев. Увидев меня, остолбенел, а потом едва не задушил в медвежьих объятьях. Мой побратим ничуть не изменился: кубанка, черкеска, посеребренные кинжал и шашка. Я вздохнул о своих – после того, как попал в плен у Капитановки, больше их не видел. Он утешительно похлопал меня по плечу.
– Ничего, Юрко, раздобудем. И конь для тебя есть добрый[257]. Я побывал там уже после боя. Крест поставил над хлопцами. Вздернул того гада, что привел «товарищей» в дом лесника. За тебя мстил, а ты живой…
Он передал нашему отряду приказ Ивана Деркача. Холодноярский штаб распорядился перейти к активным действиям:
не давать базам противника покоя и разжечь на Чигиринщине огонь общего восстания[258]. Атаманы Черкасского уезда и левого берега Днепра согласны нам помочь. В Холодном Яру побывали гонцы из Звенигородского уезда и с юга. От правительства Украины приходил Красовский[259].
Большевицкая армия потеряла много крови на польско-украинском фронте. Врангель наступает вверх по Днепру – мы должны быть готовы встретить и этого врага. Если белогвардейцы займут наши края раньше украинской армии, принято решение укрываться в лесах и не терять боевой готовности. Если же потребуют разоружения, тогда мы возобновим борьбу[260].
События неумолимо надвигаются.
