Шрифт:
Закладка:
Падаю на ступеньку и долго не могу отдышаться. Обдумываю положение. Хорошо, если в погребе я найду такое укрытие, где можно просидеть до темноты. Кто знает, чей это дом? Не живет ли тут какой-нибудь большевик[240], который натравит на меня чекистов?
Спускаюсь вниз. Лестницу от погреба отделяет еще одна дверь. Затворив её за собой, вытягиваю обе руки и начинаю ощупывать погреб – мне бы хоть комок сырой земли, жажда мучит немилосердно. Иду вдоль стены и обнаруживаю углубление с полками. На одной из них стоит кувшин. Сую в него палец – что-то холодное и мокрое. Не раздумывая ни секунды, хватаю кувшин и выпиваю одним глотком добрую половину. Это кислое молоко со сметаной.
Обойдя весь погреб, не нахожу ничего, кроме поставленной в углу вверх днищем бочки. Неплохо – под бочкой легко спрятаться. Выдать может молоко. Пораскинув мозгами, выпиваю еще немного и опрокидываю кувшин на полку, чтобы свалить вину на кота или крыс. Валю бочку на бок, влезаю внутрь и не без труда ставлю её на попа. В бочке ощутимо воняет. Очевидно, её толком не отмыли после огурцов или квашеной капусты. Когда-то, должно быть, она служила для другой цели – посередине до сих пор не забита дыра от затычки. Повернув бочку дырой ко входу и скорчившись так, что подбородок уперся в колени, погружаюсь в тот муторный и тревожный сон, когда человек всё слышит, но не может открыть глаза[241].
Меня разбудил звук мужского и женского голосов – они спорили наверху в доме. Никогда бы не подумал, что из погреба так удобно подслушивать. С груди как будто сняли камень: говорили по-украински. Однако ведь украинцы бывают и врагами, которые прислуживают оккупантам корысти ради или по убеждению…
Я понял, что хозяйка идет на рынок. Вернувшись, она гневно рассказала супругу, какой на площади затеяли митинг с музыкой.
– Всё митинги да оркестры, а народ бедный с голоду пухнет. Картошку – и ту насилу отыскала.
Затем пожаловал в гости какой-то мужчина, пошутил с хозяйкой по поводу «меню» на обед и рассказал, что этой ночью возле тюрьмы кто-то убежал из-под расстрела. Милиция и военные рыскали по садам и огородам до восьмого часа. Заглядывали в хлева, а кое-кому и в хаты.
– Слава Богу, хоть одна душа спаслась! – ответил хозяин. – Уймутся они когда-нибудь? Каждую ночь убивают, убивают и конца-краю не видно. Сопливые жидята нацепили револьверы и глумятся над украинским народом.
Теперь мне под бочкой стало уютно, как дома.
Гость удалился. Хозяйка велела ребенку проветрить подвал. Мое пристанище залил дневной свет, и по лестнице сбежала вниз хорошенькая девочка, лет около десяти. Увидев разлитое молоко, она всплеснула ручонками и помчалась наверх. Со двора послышался удрученный крик: «Молоко пропало!» Явились хозяева. Женщина взглянула на кувшин и сама приняла трагическую позу.
– Сколько раз тебе говорила, смастери уже какую-нибудь крысоловку! Каким чертом я теперь картошку тебе приправлю, хреном, что ли?
– Не шуми, старуха, – мягко ответил хозяин. – Картошка-то есть. Скоро, может быть, и её не сыщешь.
Гроза утихла.
– Ты б убрал эту бочку на двор. Пусть выветрится.
– Когда-нибудь уберу да пропарю. Во дворе ничего бросать нельзя. Всё, что на топливо годится, крадут. У соседей вон украли.
Они ушли, и я опять заснул – пробуждаясь от малейшего звука. Под вечер тихо вылез наружу, хорошенько потянулся и сел в углу за бочкой. Слушая краем уха беседу в хате, размышлял, что теперь делать. Попросить ли у них какой-нибудь одежды или выбраться из города в темноте, до восхода луны? Хлеба уже были высокие. Как-нибудь дойду до Холодного Яра, питаясь неспелым зерном. За две-три ночи девяносто километров одолею. Хозяева же могут испугаться и поднять шум. Лучше не рисковать.
Как стемнело, хозяйка сказала мужу:
– Иди закрой погреб. Да замок повесь, а то и впрямь кто бочку на дрова утащит – не в чем будет и капусту на зиму квасить.
Перспектива быть запертым под землей не улыбалась. Выбивая дверь, я наделаю такого шуму, что и милиция прибежит. Значит, надо всё-таки поговорить с хозяином. Если дело пойдет плохо – не беда, уже сумерки. Собью его с ног и перемахну через забор в сад.
Я спрятался в углу возле верхней двери. Когда хозяин стал прилаживать к ней замок, окликнул его тихо по имени – я слышал, как его называли жена и гость.
– Кто тут?
В темноте было видно, как он испуганно приглядывается ко мне.
– Не волнуйтесь. Я тот, кто удрал этой ночью из-под расстрела. День провел под вашей бочкой. Моя смерть вам не нужна, а вот жизнь вы мне можете спасти. Мне бы только старые штаны какие-нибудь.
Минутное раздумье.
– Понимаете, я боюсь. Время теперь такое… К одному моему знакомому пришел вот так человек, сказал, что убежал от коммунистов. Умолял его спрятать. А потом оказалось, что он был агент из ЧК. И того горемыку расстреляли.
Вдруг меня озарило. Я припомнил разговор со стариком в больнице, в день его выхода на свободу – тогда я не придал его словам никакого значения.
– Не скажете, до такой-то улицы далеко?
– Она самая и есть.
– А такой-то, – называю фамилию моего дедка, – далеко ли живет?
– А вы его откуда знаете?
– Сидели в тюрьме в одно время.
– А как он выглядит? За что в тюрьму попал? Когда выпустили? – бомбардирует меня хозяин вопросами.
Ответив, перечисляю вдобавок приметы дома, которые старик указал мне на случай побега. Этого достаточно.
– Да это мой хороший приятель. Он живет вон там, ближе к полю, – машет хозяин рукой в ту сторону, откуда я прибежал утром. – Если он знает вас, могу вас к нему отвести. Погодите минутку, дам что-нибудь одеть.
Приносит дождевик до пят, японские сапоги с высокими брезентовыми голенищами, старую шляпу. Выходим на улицу. Вскоре угадываю по приметам, что мы у цели. Во дворе едва могу удержаться, чтобы не завопить от радости при виде старика, который идет нам навстречу. Разглядев мое лицо, он хватает меня за руки.
– Убежали? Это не вас часом гоняли тут прошлой ночью по огородам?
– Меня, дедушка. Загнали прямо к этому пану в погреб.
– Ну и слава Богу! Пойдемте в хату.
Хозяин моей подвальной квартиры говорит, что я могу оставить одежду до завтра, и сердечно пожимает
