Шрифт:
Закладка:
Я уже устал загибать пальцы, а Гриша все называл заводы, работающие на сегодняшние Хибины.
Я знаю Кузьминского не первый год. Секретарем комсомольского комитета он стал в двадцать лет — и меняется на глазах, то есть взрослеет, набирается житейской мудрости, но не теряет при этом юношеского обаяния. Себя самого чаще всего называет Григорием. Звонит жене, скажем: «Это я, Григорий. На машине подзастряли немного». На всяком заседании исчиркает полблокнота, все рисует виды за окном: сопки в синей полярной ночи, плоские крыши с разлапистыми антеннами да худенькие деревца.
Черты лица у секретаря подвижные, даже нервные. Волосы — мягкие, темно-каштановые, длинные. В характере же — явное упорство, упрямство даже в проведении собственного курса. Не то чтобы подминает под себя, но с мнением его не посчитаться нельзя: глаза сощурит, лицо бледное. Отрепетированного-то ничего не бывает: Григорий не чиновник, хотя графиками обвешан — посещаемость, активность, успеваемость, уплата; разноцветные ломаные линии на них, сокращения — КМК, КМБ, то есть комсомольско-молодежные коллективы, бригады.
Выступал у них на конференции представитель обкома — свежий человек, окончил в столице школу комсомольского актива. Слушали с интересом: «Начальство. Что новенького скажет?» А инструктор повторил факты из Гришиного доклада, потоптался возле них, голосом поиграл и на том закруглил. Аудитория-то требовательная, и конференция на стройке была пятнадцатой, юбилейной, шутка ли... Наутро звонит Грише секретарь Мурманского обкома комсомола (его-то ребята и ждали, а он приехать не смог, заболел), спрашивает: «Как?..» Кузьминский отвечает: «Де-ма-го-ги‑я». Секретарь второй вопрос задает: «У тебя, Григорий, в кабинете никого нет?» Никого и не было, да это и не важно: все уже дотошно обсудили в кулуарах. «Никогда поклепщиком не был, — сказал Гриша, — смело привык говорить».
Он считает, что главное в комсомольской работе на стройке — качество. Не пасовать, ориентироваться, вникать в глубь предмета. А о тех, кто думает обойтись одной видимостью работы, после и говорят: не тот, мол, секретарь пошел...
Гриша Кузьминский собирается представить меня в парткоме. Объясняет: Владимир Михайлович Чекрыгин каждое утро начинает разговор с молодежью, считает комсомольцев своими первыми помощниками.
Я киваю головой, радуюсь: в парткоме орденоносного треста Володя Чекрыгин; ему, должно быть, около сорока, не больше. Помню его по комсомольскому штабу, в самое горячее время был он заместителем Мельникова, ездил в Москву за авторезиной, добился наряда на двести комплектов покрышек, вернулся: цветет. Но наряд-то есть, а покрышек нет. Оказалось, главк забрал. Что делать? Пришлось прибегнуть к помощи ЦК комсомола, выбивать у Главзапстроя свои покрышки.
Чуб у Чекрыгина такой же густой, посивел разве что. Взгляд настойчивый, заинтересованный. Рассказывает о делах без хвастовства. О плане социального развития треста — нужно перевести женщин с тяжелых работ — земляных, бетонных — на другие, более легкие; плавательный бассейн вот так необходим — это не роскошь; пришла пора строить и свой пионерский лагерь на Юге. Все правильно. Человеческий организм в Заполярье испытывает ультрафиолетовое голодание. Особенно это сказывается на детях.
Партком стремится так все спланировать, чтобы каждый строитель ясно представлял, что он получит для себя и своей семьи в ближайшее время и в обозримой перспективе. Базу отдыха на Имандре сделали — благодать: камин, семейные комнаты, баня финская. Сто человек отдыхают каждую субботу и воскресенье.
Интерьерами там сам управляющий занимался, а вкус у него отменный. Подойдет к художнику, из-под набухших век глазами по эскизам поводит:
— Через сколько дней дорисуешь?
— Дня три осталось. — Художник горд: сам управляющий торопит.
— Дорисуешь — поймешь, что выбросить надо.
Зато уж в результате все вышло первоклассно.
В превосходном месте база отдыха, трестовский «теремок». Каменистое, крупновалунное дно Имандры переходит здесь в песчаный пляж. Чистейшая вода, тихо, рыба играет на солнце. Лощина, отвоеванная еще в тридцатые годы под пионерлагерь, и на ней, как на красном ковре, кусты багульника, крупные, неизломанные березы и сосны. Фантастика ночной росы — туман над озерным плесом. Зубчатые вершины гор в серебристом озере.
И откуда такая законченность форм?..
4
Рабочий стол его был девственно чист: ни пепельницы, ни бумаг, ни даже привычной кожаной папки «К докладу». Полированная эта поверхность высвечивал лишь робкую радугу первых лучей восходящего солнца. Светило взошло из-за горы Айкуайвентчорр на полчаса, на часок, но очень круто изменило настроение: зиме — конец. За окном академического кабинета сеялся снегопад — легкий, непрерывный, белый. Доносились мальчишечьи голоса с озерного катка. Все шло своим чередом, но уже под знаком хибинской весны, сделавшей в этот день свой воробьиный шажок.
Стол зеркально отражал неторопливые в своей рассудительности движения рук доктора наук, молниевые вспышки аметистовых запонок и белых манжет. Его руки вычерчивали в воздухе графики, настолько понятные двум собеседникам, что они не нуждались даже в листах бумаги. Собеседники думали, рассуждали и спорили, придирчиво искали решение красивое, с их точки зрения, а значит, приемлемое и единственно нужное. Они его как бы творили на моих глазах.
Воздушные эти графики таили в себе горизонты девяностых годов, в глубь которых собеседники не просто заглянули, а вошли, как говорится, по долгу службы, уже осмотрелись по сторонам, вымерили масштаб и решили не общие проблемы, а частности повседневной жизни предстоящих пятилеток: где и сколько нужно добыть руды, с каким содержанием полезного компонента, как ее переработать, обогатить, отправить.
Эта умственная работа, включавшая и обыденный устный счет, и обоснованные зримыми свойствами будущего прогнозные оценки, не изнуряла опытного доктора наук В. В. Гущина и его молодого помощника Юрия Демидова, а подхлестывала фантазию обоих. Они дышали воздухом будущего.
Обыкновенное, рядовое, заурядное, как я понял, собеседников никак не устраивало. Они жили и работали в ином измерении: «Нельзя выторговать красивое решение. Мастерство управления зависит от числа альтернатив. Нет выбора — нет и управления... Тогда приходится топать вслепую».
Кому этот принцип оказался не по силам, те давненько отошли в сторону, приговаривая: «Издевается начальство. Думать заставляет. Да еще впрок...»
Юрий Васильевич Демидов в заданную скорость вошел, впрягся с начала шестидесятых годов, когда подошла вторая волна ударной хибинской стройки.
Там за болотом, там за бором
Произрастает комбинат.
Там транспаранты как соборы,
Там транспортеры гомонят...
Земля смородиной роится,
Канаты — лозы винограда.
Выращивай свой сад, строитель.
Я понимаю: так и надо... —
вот что
