Что же происходит? Повелось уж так, и на собственном опыте знакомо, что раз «ударная», «комсомольская» да еще «всесоюзная», то — приезжайте к нам составами, энтузиасты, устраивайтесь, жмите к нашему шалашу (дачный штакетник у вагончика, скамейка и березка у палатки). А тут заявлений — полторы тысячи, а приняли всего полсотни человек. Может, и не ударная теперь эта стройка-то?..

Только раздумывая и наблюдая, понял я, что все — наоборот. Именно теперь эта многолюдная хибинская стройка стала и ударной, и комсомольской, и всесоюзной. Миша Калацкий, мой старинный друг-приятель, бригадир, сообщил в письме: «Состав бригады — 38 человек, возраст от 18 до 43 лет. По национальности: белорусы — 11, это Гродненская, Могилевская, Брестская области; одна мордвинка, один узбек из Ташкента, татарин, украинец, армянин, одна местная жительница — саамка; остальные члены бригады — из нашей необъятной России, это области Ивановская, Калининская, Ярославская, Вологодская, Тамбовская, Ленинградская, Горьковская, Краснодарский край»... Энтузиазм, порыв не исчезли, итожили труд почетные знамена, вымпелы, информационные листки про опыт работы, — а укрепились расчетливостью. Когда орудие пристреляно и место облюбовано, когда люди притерлись друг к другу, образовали костяк, ядро, основу, тогда лишний человек не просто растрата сил, а — помеха. Не станешь ведь заставлять стрелять из одной винтовки одновременно двух человек.

За последние пятнадцать лет кроме мощнейшей в мире апатитонефелиновой фабрики и уникального рудника Центральный у хибинской подковы построены (и это главное!) три больницы, шесть кинотеатров и домов культуры, десять школ, а также полсотни садиков и детских яслей. И тридцать тысяч превосходных квартир, на каждую тысячу из которых — один объект сельского хозяйства. Если человек над землей не хозяин, какой же он хозяин вообще?!

А собственная производственная база! Надежная, с размахом (здесь, на Севере, иначе нельзя), имеющая современные автоматические линии. Калацкий удивляется: «И сами не верили, что железобетон станем делать в белых халатах».

Он и помог разобраться мне во всех этих трудно осваиваемых умом переменах — бригадир Калацкий. Двадцатый год идет нашей дружбе. Он встречает меня на новеньком, молочного цвета «Москвиче», но кажется — все тот же на нем зеленый берет, рубашка в клетку, рабочий пиджак и резиновые сапоги. И как всегда — с объекта прямо.

Таким я увидел его и в первый раз, в 1963 году, когда из всех мужиков он работал один, да было еще три женщины, а остальной народ кутил в бытовке с утра, гудел с получки. Стыд-то: хоть сам убегай с объекта. Не пойдешь же их уговаривать. Решил тогда Калацкий: все же поглядим, кто кого. Перед обедом подошел к нему арматурщик, роба задубелая, произнес: «Пошли, бугор, не задавайся», но отшатнулся тут же: «Чего ноздри раздуваешь!», — решил убраться. И вовремя, а то схлопотал бы по роже: не мешай дело делать.

День целый они в бытовке продержались, наутро поднялись на леса. «Физически меня не задавишь, — решил Калацкий, — по три дня я у них скощу». И скостил. Не задавили. В моральный кодекс так и вошло. А Миша Калацкий с тех пор стал признанным лидером в бригаде.

Теперь-то приходит к нему соседка прямо домой, просит своего мужа в бригаду взять. «У вас все всегда тверезые. Возьми Лешку». Тот пришел навеселе, да еще остался на вторую смену. Калацкий заметил это, вспомнил, что жена Лешки умоляла: выведи моего в люди. Решил поговорить с ним: «Леша, домой пошли. Проводи-ка меня». — «Да я, да что, Михаил Николаич, стакан красного вина, погреться. Хочешь двадцать грамм, язык помочить... Мне день нужен». «Не‑е, Леша, теперь ты мне подзадолжал. Пришел пьяный ко мне в бригаду. Это ж — обморозить глаза, не иметь никакой совести. Отработаешь день, который не тебе, а мне будет нужен. Завтра выдам тебе спецзадание. Где ты не сможешь пасть, разбиться с похмелюги-то». Фундамент нужно было ото льда очистить. «А как же его откопать?» — «Ломиком, солярочкой, керосином...» Так и вкалывал парень. Не было дальше ни одного срыва. Взял себя в руки. Жена цветет: сам бригадир следит, поворота не будет. А бригадир повторял: «Не забывай. Леша, что ты мужчина. Совесть надо иметь».

Строили они тогда жилой дом. «Не дом, а шкаф строят — ладно, аккуратно», — отмечали будущие жители. А рядом — такой же точно домина, там — грязь, строители в траве лежат, сачкуют. Может, сами по себе люди-то и неплохие, но свыклись с двумя вещами. Во-первых, мнимый дефицит: нет кирпича, раствора. В самом-то деле есть они — и кирпич, и раствор («Неужели у нас в Советском Союзе раствора нет?» — крикнет Калацкий диспетчеру и добьется своего), да только не в нужном месте, не в должном количестве и не в урочный час. А во-вторых, привычка — по наряду выведут, абы день до вечера прошел. Не услышишь: «Ты мало сделал, ты плохо сделал». Заплатят, на душу выведут. Обидеть не должны.

Калацкий в первый месяц прикинул: должно выйти у него в бригаде столько-то, то есть неплохо заработают ребята — видно же, как соседей-то обошли. А на деле получили почти вровень с ними. На людей плохо действует такая система: одни сидят, другие работают, а зарплата одинаковая. Товарищи не бросали Калацкому прямо в лицо: ты лгун, боялись малейших упреков в рвачестве, знали бригадирскую резкость, скажет: «Потребитель, условия ставишь, не старайся вторую зарплату делать». Да и нравственный уровень к той поре в коллективе поднялся, зря бы не дали звание коммунистической бригады. Однако, когда они повыдергали все дорожные плиты, спасли их, перетащили на другой объект, а соседи такие же точно плиты похоронили, кто-то обронил Калацкому фразочку: сухой, мол, патриотизм, Михаил.

И пошел бригадир в управление. Сказал: «Уберите соседей, чтоб глаза нам не мозолили. Мы сами эту работу сделаем. Но расплачиваться — чтобы не на душу, а столько, сколько душа наша может дать и дает государству».

У Калацкого на обман реакция резкая. Потрясенный вышел с одного заседания постройкома: жилье они распределяли, и Миша за одну работницу переживал, чтобы ей комнату дали. Вдруг встал кадровик, произносит: «Та женщина от комнаты отказывается, согласна подождать». Вот те на!.. «Когда ж вы с ней толковали?» — «Перед концом рабочего дня». — «А я в обед», — вздохнул Михаил Николаевич. Наутро встречается с той работницей, она — в слезы: «Я кадровика в глаза не видала». Калацкий — к нему: «Зачем врешь?» — «Я не врал — я неправильно информировал», — ответил кадровик. Но Калацкому палец в рот не клади: горячий и принципиальный парень. Добился — уволили кадровика.

Калацкий по основной своей