Шрифт:
Закладка:
Теперь они — высокого класса маляры: и Валя, и Аня Барчукова из Брянской области, разговорчивая, открытая («Мама мне говорила: зачем на стройку пойдешь?.. Грязи-то там, грязи!.. А если я не пойду, другой не пойдет, кто же станет эту работу делать, настолько нужную всем людям?! И потом, после работы вымоешься — и снова, как все, ничуть не хуже, чем лаборантка любая, ведь верно?.. Да и спецовки-то раньше стеснялись, а теперь — с гордостью идешь»). И Тоня Харткевич со Смоленщины — такая строгая, замкнутая, белая косынка обрамляет лицо («Когда начинали штукатурить, ничего не получалось. Так и тянешься раствор рукавицей прилепить. Я даже ругала себя: вот бестолочь, ничего из тебя не выйдет. Но — втягивалась день ото дня, присматривалась к опытным рабочим, как они делают, старалась понять не внешнюю сторону работы, а ее внутреннюю суть»). Суженых здесь нашли («Мой-то на руднике работает»), семьи у всех, квартиры. И стройка эта выхожена ими и будет выхаживаться столько еще, сколько понадобится и пока хватит сил. А не хватит — придут другие и станут делать одну из тысяч будничных строек. И также отработают в Фонд мира несколько суббот и воскресений, и станут выбирать, кому кого в список включать — Гагарина или Комарова?..
Правда и то, что есть кого включать и из своих. Вот Гриша Железняк погиб, инженер-механик из Днепропетровска. Заявление уже во Дворец бракосочетаний подал, остался вечером перекладывать оборудование (экскаватор они ремонтировали), резко дернул петлю, рукоять пошла на него. Всей стройкой хоронили.
Опасность есть ежедневная, и было бы преступно о ней забывать, скрывать это от других. Ударная стройка и есть фронт, тем более в Заполярье. А на фронте, к сожалению, бывают потери. И если они редки здесь, то не менее невосполнимы.
Векторы времени устремлены и в прошлое и в будущее. Они столь же неоглядны, как дали в Хибинах. Плавные линии земли и воды тут поистине в полном союзе. Августовской зрелости листва на березах. Хотя больше телеграфных и прочих столбов, чем берез, пожалуй, на всем полустрове Кольском.
Провожает и встречает всех базальт на крутых уступах Хибин. И где-то рядом с городами — дикие олени. Их теснят к восточному побережью.
В естественном спокойствии крутые откосы горных кряжей с каменной мелочью. Спокойная вода озера Имандра отражает все, что над водою: и синь сопок, и рябину, расклеванную свиристелями, и нас самих.
Не отражает только нашу память, запрятанную глубоко в сердце.
1979
Глеб Горышин
ЛАВИНА
Мы должны расстаться с убеждением, что сможем тем или иным путем взять верх над природой. Мы должны думать лишь о сосуществовании с ней...
М. Отуотер. Охотники за лавинами
1
В ламповой нам выдали только одну лампу на двоих. У входа в шахтную клеть дородная неулыбчивая женщина в брезентовых шахтерских доспехах отстранила меня повелительной рукой, как человека без лампы. Шахтеры прошли мимо меня, слегка улыбаясь. Брякнул колокол, и большая железная клетка поехала кверху.
Мы остались вдвоем на ветру, задувавшем по штольне.
— Нужно было вам дать лампу, а меня бы и так пустили, — сказал Саша Харченко, маленький, крепенький мужичок в кирзовых сапожках и с рюкзаком.
Мы скрылись от ветра в отсеке, вырубленном в рудном теле горы. Стояла зима. От нее отделяли нас тысячи тонн апатита и нефелина. Тысяча метров камня высилась прямо над нашими головами — гора Юкспор. Над горой было ветрено, снежно, а в чреве горы тепло.
Я взял у Саши каскетку с лампой, и хозяйка подъемника на этот раз не поглядела на меня.
Пятьсот метров мы проехали вверх на рудничном лифте. Был виден трос, на котором висела клетка. Он казался тонким, дрожал. На пятисотой отметке пересели из рудничного лифта в подобный фуникулеру подъемник. Девушка-вожатый была исполнена шахтерской внушительной суровости. Она брякнула в колокол и повезла нас еще выше по настеленным в наклонном стволе рельсам.
На семисотой отметке подъем прекратился. Здесь было темно, необжито. Саша Харченко ушел вперед, я торопился за ним, хлюпало под ногами, низко висело над головой. И очень тут пригодилась шахтерская лампа... Как вдруг стало брезжить, живой дневной свет потек к нам навстречу, захрустел под ногами снег, запахло морозом, зимой. Мы нагнулись и через отдушину вылезли из подземелья на божий свет. Зарыли в снег каскетки и лампу. Нашли зарытые кем-то до нас железные кошки и подвязали их к сапогам.
...Хотя стояла полярная ночь, свету хватало, чтобы увидеть рудничный город внизу и верхнюю кромку гор, за которой уже начиналось небо. И даже солнце, в прорывах метели, выставляло над белизной Хибин оранжевую закраину. Но все равно эти горы и синеющие вдалеке леса были ночными. Словно осветительная ракета зажглась и сделала видимыми земные пределы и предметы посреди глубокого сна.
...Мы с Харченко ухватились за канат, провешенный на вогнанных в каменный бок горы железных трубах, и полезли к вершине Юкспора. Харченко нес в рюкзаке сорок пять килограммов цемента на фундамент под метеостанцию.
Он двигался кверху хотя и не споро, но с размеренной неуклонностью привычного горного ходока. Местами отпускал канат, и ноги его точно выбирали себе опору. Он шел, как вьючный олень, не опускал глаз к тропе, не останавливался на раздышку.
Канат был наморожен до белого каления. Я перебирал его руками и повисал на нем. Ноги плохо держали на этой скале. Горели ладони, и млели от перегрузки мышцы рук. Задувала к тому же пурга...
Пройдя метров сто, Саша стал на приступочке, не снимая мешка.
— Неужели нельзя здесь подъемник сделать, хотя бы лебедку? — спросил я его.
— Лифт сделали в горе, — сказал Саша, — можно за день обернуться. В девять часов
