Люба не помнила, как оказалась на кровати и без одежды, как Эдик полностью овладел ею. В себя ее привел собственный вскрик, когда тело самопроизвольно выгнулось, будто застигнутое врасплох, и ее накрыло горячей сладкой волной. Она вскинула руку и закусила кожу, чтобы громкие звуки не напугали детей, спящих в соседних комнатах. Но Эдик властно оторвал ее руку от губ и придавил к подушке.

– Не сдерживайся, кричи, – приказал хрипло. – Я хочу слышать. – И задвигался снова, постепенно ускоряясь.

И Люба послушалась. Иного было не дано: Любино тело сейчас ей не принадлежало, оно подчинялось только Эдику, плавясь и извиваясь под ним, как будто он был волшебником, кукловодом, мастером, а оно – податливым материалом, из которого он лепил негу, желание, страсть, томление, наслаждение.

Не Эдик лишил Любу девственности, но именно он стал первым мужчиной, с которым она испытала радость плотской любви в полной мере.

Был ли он техничен, как, по словам Риты, о нем говорили другие женщины? Об этом Люба судить не могла – не хватало опыта. Но с роботом Эдика сравнить нельзя было точно. Он горел, плавился и летал вместе с нею – в этом Люба не сомневалась, это она чувствовала всем своим телом и чем-то еще: наверное, душою, потому что разум ее в это время находился в отключке.

Глава 23. Моральная компенсация

Проснулась Люба одна. Комната была залита солнечным светом. Похоже, сегодня Люба нежилась в постели дольше обычного. И Эдик не разбудил, пожалел. Он и раньше относился к ней не совсем как к наемному работнику, не заставлял подниматься чуть свет, чтобы сделать ему завтрак, не контролировал, как она вообще справляется со своими обязанностями по уборке, содержанию в порядке его одежды. Даже гладил свои вещи он, кажется, сам. Теперь же, наверное, он станет вообще лояльным, ведь их отношения вышли за грань служебных. Тело еще помнило его ласки, сладко ныло внутри, а голова при воспоминаниях о вчерашнем вечере начинала кружиться.

Люба улыбнулась своим мыслям и потянулась за телефоном – уточнить время. На экране висело сообщение о непрочитанных сообщениях. Открыв его, Люба замерла. Сообщение было не от Нади, как она подумала сначала, а из банка. Оно оповещало о том, что Эдуард Борисович К. перевел ей 100 тысяч рублей. Денежный перевод имел указание: «Моральная компенсация, неустойка».

Люба не сразу осознала смысл приписки, а когда поняла, что с ней расплатились за нарушение условий контракта, выронила телефон. Дыхание резко перехватило, в горле застрял ком. Но слез не было. Казалось, они высыхали, не успевая выступить на глазах. Потому что женщину сжигали стыд и ярость. Она-то, дура, вообразила себе, что Князев в нее влюбился, воспылал романтическими чувствами, а он просто вскружил ей голову, чтобы было проще склонить к интиму и удовлетворить свою похоть. Получил свое – и расплатился с ней, как с продажной девкой! Вот как он на самом деле к ней относится. А на что она рассчитывала? Разве пару дней назад он не выдал истинное отношение к ней, когда пьяным приставал, обещая доплатить? С чего она взяла, что за два дня что-то могло измениться? Он ее даже не обманывал, не говорил о любви, не обещал верности. Она сама себя обманула!

Но злилась Люба не только на себя. Откровенно говоря, злилась она, прежде всего, на Князева. В бешенстве была от гнева на него! Как он мог к ней так относиться? Она даже призналась ему накануне, что в жизни у нее был лишь один мужчина. Как после этого можно было и дальше думать, что она может торговать своим телом? Он ее просто раздавил своим презрением, унизил, втоптал в грязь!

Были бы это бумажные деньги, Люба швырнула бы их Князеву в лицо. А эти не знала, как вернуть – ведь номера телефона работодателя у нее по-прежнему не было, так что перевести неустойку обратно она ему не могла. Но ничего: она снимет деньги и вернет их, швырнет прямо в наглую самодовольную рожу! Красивую рожу, надо сказать…

Все еще полыхая ненавистью, Люба, приняв душ и надев платье с кошечкой, спустилась вниз. Князева нигде не было. Ксюша тоже пока не встала. Ее Люба решила пожалеть, сделать сегодня завтрак без нее. Выбор остановила на сырниках – их она Князевым еще не жарила.

Работодатель вернулся, когда она уже отправила на сковороду первую партию творожников.

– Доброе утро! Как вкусно пахнет, – сказал с улыбкой, как будто ни вчера вечером, ни сегодня утром между ними не произошло ничего особенного.

– Не для всех оно доброе, – огрызнулась Люба, не оборачиваясь. На глазах выступили слезы, и она осталась стоять спиной к Князеву, чтобы он не заметил ее слабости. Начала сосредоточенно переворачивать сырники.

Он подошел мягко, как кот, обнял сзади. Люба дернулась от неожиданности, опрокинув творожник на плиту.

– Что-то не так? – в голосе Князева послышалось удивление и даже, кажется, обида. Он серьезно? Не понимает, почему она с ним груба? Должна была кинуться на шею и поблагодарить за то, что ее интимные услуги оценили так дорого?

– Все в порядке, – с трудом взяла себя в руки, чтобы не показать, насколько ей больно. Он не должен знать, что она размечталась вчера, поверила в то, что Эдуард испытывает к ней какие-то чувства, а не просто половое влечение.

– Знаю, вчера накосячил, – неожиданно признался Эдик оправдывающимся тоном. Но Люба даже не успела обрадоваться, как он добил ее завершением фразы: – Но это поправимо – я купил постинор. Еще не поздно выпить. А заразить тебя я ничем не мог, здоров. – Князев положил на разделочный стол упаковку с противозачаточными таблетками.

– Зря деньги тратил, – ответила дрожащим голосом, – у меня безопасные дни.

– Пить или не пить – твое дело, – согласился, снова попытавшись обнять Любу.

Она грубо сбросила его руку с бедра и резко обернулась:

– Давай все же расставим все точки над «и», – бросила Князеву в лицо срывающимся от волнения голосом. – Того, за что ты выплатил моральную компенсацию, больше не будет. Считай, что это была одноразовая акция. Изображать нежность в отсутствии свидетелей – лишнее. Наедине друг с другом мы можем не разыгрывать пылких любовников, а сохранять отношения «работодатель – подчиненный».

– Значит так? – отозвался Князев мигом похолодевшим голосом. – Я все понял. Домогательств больше не будет. Работай. – И, развернувшись, уверенным шагом направился в кабинет.

– И спать теперь я буду внизу