Я немного помолчал, сжигая особенно крупное насекомое.

– Она одиночка в лагере, – продолжал я. – Большая часть женщин замужем или связана с кем-то из разбойников, а остальные – проститутки, продающие свое тело за серебряные монеты, безделушки или тонкие шелковые рубашки. С первыми я не могу говорить, чтобы не рассердить их мужчин, остальные презирают меня за то, что у меня нет денег. Но Доринда…

Я посмотрел на богиню, словно она меня прервала.

– Вы смеетесь надо мной, госпожа, – сказал я. – Если честно, я и сам над собой смеюсь. Да уж, Доринда!

Я склонил голову, словно слушал ответ, а потом продолжал:

– В лагере нас вполне прилично кормят. Разбойники больше не рыщут по дорогам, опасаясь встретить вооруженные отряды, отправленные на поиски лорда Стейна, поэтому развлекаются охотой. А из-за того, что сэр Бэзил намерен переместить свою базу, он планирует съесть всех домашних животных, которых они не смогут увести с собой. Я стал мясником в отряде грабителей и каждый день разделываю туши. Из-за того что я показал себя исключительно умелым в данной области, мне даже доверили рубить эскалопы для их светлостей Уттербака и Стейна. Передника мне не дали, а это очень грязное занятие, и я работаю почти обнаженным.

Я заметил, как смотрит на меня Доринда, когда я разделываю оленя или кабана, и, несмотря на синяки, которые получаю практически каждый день от ее тяжелой деревянной ложки, я льщу себя мыслью, что ей нравится то, что она видит. Вот почему, если я покажу ей свою заинтересованность, если она выберет меня в качестве любовника, если моя спина выдержит это испытание – она сильная женщина: я видел, как она с легкостью поднимала бараний бок, так же как лорд Стейн брал со стола засахаренные фрукты, – если она потом крепко заснет и если я сумею незаметно выскользнуть из ее спальни… – Я рассмеялся.

– Слишком длинный список если! Если я сумею сбежать по горам и не сверну по дороге шею, если мне удастся ускользнуть от собак и разбойников, посланных по моему следу… Я буду двигаться вдоль ручья, чтобы они не смогли взять мой след, верно? И тут возникает еще одно если – если я не утону и доберусь до Селфорда, то стану свободным человеком. – Я рассмеялся. – Ну а если нет – я труп. Или сожитель дикой, полубезумной поварихи. Или пленник-сумеречник вроде Хиггса. – Я посмотрел на богиню и улыбнулся. – Что вы думаете о людях, утративших надежду? Кстати, как вам словечко сумеречник? Я взял его из древнего языка экои – от слова сумерки.

Я покончил с рубашкой, положил ее на траву и взялся за бриджи. Пока я проверял швы на наличие вшей, мой тоскующий взгляд остановился на богине. – Но я хочу обратить внимание не на Доринду. И не на вас, заранее прошу прощения. На другую женщину, которую я видел только дважды.

Я поднял голову, когда порыв ветра зашумел в золотой листве.

Конец фитиля вспыхнул и погас. Я приподнял брови и посмотрел на богиню.

– Вы ревнуете, госпожа? – спросил я. – Не беспокойтесь, она для меня недоступна. Два дня назад, – продолжал я, – мне удалось ее увидеть, она гуляла по зеленой лужайке за озером, пока весь лагерь обедал. Вчера вечером, когда спустились сумерки, я заметил, что она стояла всего в пятидесяти ярдах от меня, но со мной вел беседу сэр Бэзил, вбивший себе в голову обсудить какие-то детали закона. И я не мог от него отойти. А она смотрела на меня зелеными глазами, и мне показалось, что я единственный мужчина на свете… – Мой голос смолк, и я погрузился в воспоминания. Потом встряхнулся, рассмеялся и взглянул на розовую богиню. – Вы смеетесь надо мной, госпожа! И все же, и все же… – Я положил руку на сердце. – Ее зеленые глаза вызвали у меня трепетную дрожь. Поэт сравнил бы ее кожу со слоновой костью и назвал бы глаза «смарагдами», а потом нашел бы подходящую рифму для этого слова! – Я с горечью рассмеялся. – Но я пленник без гроша в кармане, ведь все, что у меня есть, это надетая на мне одежда!

Мой голос наполнила тоска.

– И все же я бы осмелился, если бы мог.

Я закончил возиться с фитилем, загасил его каблуком и свернул все остальное. Затем поспешно оделся и растер руки и ноги, чтобы поскорее согреться.

– Я единственный ваш почитатель, – сказал я статуе, – а потому позволительно ли мне обратиться к вам с просьбой? Не могли бы вы обеспечить меня завтра горячей водой? Купаться в это время года слишком холодно.

Я поклонился богине:

– С вашего разрешения я приду завтра, чтобы снова почтить вас у ваших ног?

Я набросил на плечи плащ и сквозь дождь тонких желтых листьев зашагал к выходу из рощи.

Я шел вдоль ручья, глядя в землю. Меня поглотили воспоминания о рыжеволосой незнакомке. И тут откуда-то сверху прозвучал звучный аккорд.

Я в глубоком удивлении посмотрел вверх и увидел таинственную незнакомку, сидевшую на ветке одной из больших плакучих ив, а ее ножки болтались у меня над головой. Она была одета просто, в темно-синюю бархатную юбку и темно-красную блузу, этот цвет еще называют кармазинным, и длинную темно-зеленую шерстяную шаль, укрывавшую голову, один конец шали она изящно перебросила через плечо. Наряд довершали сапожки из темной замши.

За спиной у нее мерцало ярко-золотое сияние листьев, похожее на море под солнцем. На коленях она держала мандолу и перебирала струны, и в зеленых глазах искрился смех.

– Госпожа! – У меня замерло сердце, и я почтительно снял шапочку. – Мне повезло тебя встретить.

– Повезло? – спросила она. – Едва ли. Я полагаю, колесо фортуны отвернулось от тебя, сэр, и ты упал на жесткий камень.

– В таком случае могу я подняться вновь?

Не дожидаясь разрешения, я бросил плащ в траву, схватился за ветку двумя руками, закинул на нее обе ноги и под шорох падавших листьев подтянулся. Вскоре я уже сидел на соседней ветке так, что наши ноги почти соприкасались.

Она скоромно опустила глаза и сыграла несколько аккордов на мандоле.

– Я думала, что никто не нарушит мое одиночество, – сказала она.

– Ты можешь поиграть, если пожелаешь, – проговорил я. – А я сделаю вид, что меня здесь нет.

Ее полные губы изогнулись в улыбке. Она отбросила в сторону прядь волос, выбившуюся из-под шали, и посмотрела