Шрифт:
Закладка:
– Кар-р-р-р, кар-р-р-р-р, кар-р-р-р…
– Шура, ну, что такое, пошли уже! – воскликнул брат, чуть ли не таща меня за руку прочь от старого колодца.
А ворон тем временем взлетел и, сделав над нами круг, опустился на траву и стал бродить около нас, словно надзиратель.
– Кар-р-р-р, кар-р-р-р, – еще громче закричала птица.
– Шура, я сказал, пойдем!
– Кар-р-р-р…
– Шура…
Голос брата доносится будто издалека сквозь толщу воды. Карканье птицы становится, наоборот, все громче и громче, и мне начинает мерещиться в этом карканье хриплый человеческий голос. Кажется, он повторяет почти одно и то же:
– Кар-р-р-р, беда! Грядет беда! Кар-р-р-р, с неба упадет беда! Всюду голод и смерть! Кар-р-р, голод и смерть! Скоро придет смерть! Кар-р-р, все уйдете! Все уйдете! Никто не вернется! Никто не вернется! Никто не вернется!
Слова ворона набатом стучали в висках, и я уже не слышала собственного истерического крика, проваливаясь в спасительную темноту, которая, однако, быстро рассеялась, являя уже другую картину. Я вновь смотрю на себя в зеркало. Мои волосы развевает ветер из открытого настежь окна. В зеркале отражается стена с нашим большим семейным фотопортретом – мама, папа, я и мои братья – Николенька и Алешка. Внизу под портретом – красивый календарь с березами. У папы есть такая привычка – обводить в кружочек сегодняшний день в календаре, а потом перед сном его зачеркивать. Сегодня в кружочке краснеет двадцать второе июня. Год – по-прежнему тысяча девятьсот сорок первый. Воскресенье.
Тот случай с вороном у старого колодца все еще вспоминался, но было уже не так страшно. Дедушка вынес вердикт – усталость и последствия волнений на экзаменах меня скосили. А суеверная бабушка решила, что нас с Алешей сглазили, и долго читала какие-то молитвы над нами, окропляя нас святой водой. «Смотри, никому ни слова об этом! И не дай Бог, у отца на работе узнают, что мы крещеные! Его из партии с позором выгонят! Это наш семейный секрет, понял?» – сказала я брату, на что тот с серьезным видом кивнул. На следующий день мы вернулись в Ленинград, и дни, оставшиеся до выпускного, пролетели как один миг. Родителям мы не рассказали про случай с вороном.
Утром после выпускного меня разбудил радостный возглас Алеши. Он влетел в мою комнату, словно ураган, держа в руке сложенный пополам листок, исписанный знакомым почерком нашего Коли.
– Шурик, просыпайся! Колька прислал письмо! Пишет, что у него заканчивается служба и чтоб мы его со дня на день поджидали! Ура-а-а-а! – закричал братишка, прыгнув ко мне на кровать. – Как ты думаешь, он Лиде написал, что скоро придет? Она знает?
– Готова поспорить, что она уже выбирает платье, в котором будет его встречать, – ответила я брату.
Лида – невеста нашего Коли. Они учились в параллельных классах и начали встречаться за два года до окончания школы. Наши дома стоят напротив друг друга. Когда Коля уходил в армию, то был такой уговор – Лида ждет его, а после того, как он вернется из армии, они играют свадьбу. Лиду в нашей семье очень любят, а для меня она как подруга. Спустя полчаса наша будущая невестка пришла с несколькими платьями на вешалках. Папа с мамой в это время еще не вернулись с рынка, Алеша играл во дворе с соседскими мальчишками, а мы с Лидой решали извечный женский вопрос – какое платье на ней сидит лучше всего. На душе у меня царит умиротворение, и сердце полнится томительными надеждами на лучшее. На столе, накрытом кремовой скатертью, стоят фарфоровая вазочка с эклерами, заварник и две чайные чашки.
– Ох, все! Больше эклеров в меня уже не влезет, – шумно выдыхает Лида, в шутку похлопав себя по животу.
– А я, пожалуй, еще один съем, – и я потянулась за очередным эклером с моим любимым заварным кремом.
– Тебе можно, ты вон какая высокая и стройная, как настоящая артистка, – парировала Лида. – Кстати, как отец отреагировал на новость, что ты не в его родной институт поступаешь, а в институт культуры? Не ругался?
– Нет, – я отрицательно покачала головой. – Он никогда меня не ругал. Сказал, что если я готова идти к своей мечте, то стоит попробовать. Лид, а представляешь, если у меня действительно получится? Вот выучусь, соберу ансамбль и буду колесить по стране с гастролями, как Клавдия Шульженко!
Резво вскочив из-за стола, я подбежала к открытому пианино и, смеясь, заиграла вступление к одной из песен любимой артистки нашей семьи. Пока я пела, аккомпанируя самой себе, Лида танцевала, изящно раскинув руки, и наш смех, наверное, был слышен из открытого окна на весь двор. Мы наслаждались весельем, предвкушая скорую свадьбу Лиды и Коли.
– Мама сошьет тебе самое красивое платье во всем Ленинграде! – заверила я будущую невестку. – Ни у одной невесты такого не будет, вот увидишь! С кружевом!
– И фату обязательно! Длинную, – мечтательно вздохнула Лидия.
– Вот такую, – заявила я и в шутку приложила к Лидиной прическе длинный кусок белого тюля, отложенного мамой на шторы.
Лида деловито посмотрела на себя в зеркало. Открылась входная дверь, впуская маму с папой.
– О, Лида, здравствуй, дорогая! Шурочка, включи, пожалуйста, скорее радио, – попросил отец прямо с порога. – Там сейчас какое-то важное сообщение объявлять будут. На улице люди уже собираются около репродукторов.
Я подошла к радиоприемнику и включила его в розетку. Тревога, все это время молчавшая в груди, вновь напомнила о себе, сжав сердце холодными тисками. Из приемника раздалось характерное шипение. Папа стал искать нужную радиоволну.
– А про что сообщение-то? Что случилось? – спросила Лида, обращаясь к маме.
– Кто ж его знает, Лидочка, сейчас услышим, – пожала мама плечами.
– Душно как-то, – промолвила Лида и подошла к окну.
Тут же раздался ее тихий вскрик – на подоконник со стороны улицы сел большой угольно-черный ворон.
Мне показалось, что я забыла, как дышать. Кровь гулко стучала в висках.
– А ну, кыш отсюда! – прикрикнула на него Лида, на что ворон только громко каркнул, не спеша никуда улетать, и мне почудился в этом карканье злорадный смех. – Кыш отсюда, я сказала! – снова шикнула на него девушка.
– Ты посмотри, какая наглая птица! – воскликнула мама. – Не прогонишь прям. Голодный он, что ли?
– Ага. Эклеры наши на столе увидел и понял, что проголодался, – пошутил папа.
Из радиоприемника послышался сигнал. Я ощутила, как по телу разливается необъяснимый страх, вытесняя собой надежду и ликование, что переполняли меня еще минуту назад. Папа сделал громче звук и прикрыл окно, за которым так и сидел ворон, пугая меня одним своим видом. Или меня пугал не ворон, а смутное предчувствие, что надвигается нечто страшное, а ворон – это всего лишь мрачное предвестие? Мама что-то тихо сказала папе, и он коротко хохотнул.
В тот миг нам всем казалось, что впереди целое лето. Да что там лето! Целая жизнь! А сколько было планов и ожиданий! Мое поступление, свадьба старшего брата, мамин юбилей! И лишь какие-то секунды отделяли нас от страшного известия. От горького и подчас невыносимого знания, что прежняя наша жизнь теперь безвозвратно рухнула. Навсегда… Все самое светлое, что ожидало нашу семью впереди, как свет маяка, навеки погасло.
«Внимание, говорит Москва. Передаем важное правительственное сообщение…»
– А ну-ка, цыц, сороки! – шикнул папа на маму с Лидой. – Слушайте, что говорят!
«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий.
Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством…»
Дыхание застыло на полпути в сдавленном спазмом горле, и внутри меня все словно
