нечто совсем другое – оказался слишком велик. Ну и что с того, что мы не знали этого парня? Ведь нас пятеро, а он один. Томми с Сидом были весьма рослыми для своих пятнадцати лет, выше шести футов. А Тони, мускулистый и крепко сбитый, играл в регби. Наши мальчики отнюдь не были слабаками. И наконец, тот парень казался абсолютно нормальным. Все будет тип-топ, а родителям вовсе не обязательно знать.

Итак, я пошла вслед за Хелен по парку. Мальчишки явно расстроились, поскольку рассчитывали на исключительно мужскую компанию, но ограничились тем, что пихали друг друга в бок локтем и, укладывая велики в микроавтобус, шепотом договаривались вести себя как ни в чем не бывало. Томи с Сидом сели рядом с водителем, а остальные залезли назад, туда, где лежали велосипеды. Это не очень законно, сказал он, а потому пригните голову. Что делало приключение еще более захватывающим. Ведь ничего не могло быть круче, чем драйв оттого, что делаешь нечто недозволенное.

Он привез нас – всех нас – в свой ремонтный бокс возле старого депо. По пути туда он остановился возле гаража, где купил море фанты и кока-колы и столько конфет, чипсов, шоколадных батончиков и печенья, что хватило бы на целый полк. Он поставил пакет на сиденье и предложил нам ни в чем себе не отказывать.

И потом мы оттягивались на полную катушку: ели и пили, расположившись на солнышке возле его ремонтного бокса неподалеку от старого депо, обливались водой из шланга, катались на великах и демонстрировали умение ездить на одном заднем колесе. Мы оставались там до вечера. Лето было длинным, скучным, и нам абсолютно нечего было делать, разве что сидеть на ограде возле «Спара» и переругиваться или сидеть на качелях в парке и опять же переругиваться. Но здесь было нечто другое, здесь был кто-то другой, кто-то, на кого мы могли равняться. Он научил Сида и Томми заделывать прокол. А затем показал им, как разбирать двигатель автомобиля. У него была потрясная подборка музыкальных записей, и он предложил нам поставить какой-нибудь трек, пока парни будут работать. Итак, мы с Хелен сидели на переднем сиденье микроавтобуса, пили фанту и проигрывали музыку на его аудиосистеме, с гордостью выбирая наши любимые треки, совсем как заправские диджеи. И если звучала песня, которая всем нравилась, и мальчики в знак одобрения показывали нам большой палец или кивали в такт мелодии, то мы, чувствуя себя на седьмом небе от счастья, врубали музыку на полную мощность.

Я впервые сидела на переднем сиденье микроавтобуса. Я вообще впервые сидела в автомобиле, где рядом не было бы кого-либо из моих или чьих-то родителей. Я впервые сидела так высоко. Устроившись на переднем сиденье, мы чувствовали себя ужасно взрослыми, ужасно крутыми. В какой-то момент он попросил меня передвинуться на место водителя, повернуть ключ в замке зажигания и завести двигатель. Когда я поставила ногу на педаль и завела машину, он посмотрел на меня из-за капота и подмигнул, и мне показалось, будто все внутри озарилось солнечным светом.

Мы просидели там весь день. Мы ели и пили, пьяные от переизбытка сладкого и летнего тепла, а еще периодически нажимали на гудок и хихикали, когда он, высунувшись из-под капота, поднимал на нас глаза и смеялся. Я смотрела на его белокурую шевелюру, и у меня как-то странно, непривычно щемило сердце. Он был таким красивым, таким властным. На его фоне наши мальчишки выглядели… просто мальчишками. Глупыми мальчишками. Каковыми они, собственно, и являлись. Они заискивали перед ним, словно кучка идиотов, пытаясь ему подражать, пытаясь выглядеть круто. Хотя в глубине души я их понимала. Внимание, которое он нам оказывал – всем нам, – кружило голову.

Уже позже, ближе к заходу солнца, он сказал, что мальчики, если хотят, могут оставить велосипеды у него в боксе и прийти за ними завтра, а он отвезет нас домой на машине. Мы забрались в микроавтобус, но никуда не поехали. В задней части кузова лежал матрас, и мальчишки сразу на нем растянулись, а он достал бутылку водки и пустил ее по кругу, и мы просто лежали, и расслаблялись, и слушали музыку, и мальчишки курили, и мы пили и балдели в его микроавтобусе.

То был волшебный день и волшебный вечер. В этом мужчине таилась особая энергетика, он был взрослым, и рядом с ним мы тоже чувствовали себя взрослыми. У него имелись деньги и транспорт, что подразумевало наличие свободы и для нас тоже. А еще у него был алкоголь, который сперва показался мне жуткой дрянью, но, когда я смешала его с фантой и кока-колой, прошел на ура. Водка позволяла получить ни с чем не сравнимые ощущения: тайные страхи, разногласия с родителями, зависть, которую я испытывала к братьям и сестрам… – все это было смыто теплой волной алкогольного опьянения. Алкоголь придавал мне уверенности. Он делал звуки музыки еще более обалденными. Он заставлял нас хохотать. И это было здорово, это было отвязно и очень прикольно.

На следующий день мальчики отправились к нему за велосипедами, но нас с Хелен не пригласили. И мы пошли в парк в тайной надежде, что он снова объявится. Спустя несколько дней, когда мы гуляли вместе с мальчиками в парке, он пришел за нами, и мы всей компанией поехали тусоваться. И вскоре это стало обычной практикой. Мы ничем особо не занимались. Он просто заезжал за нами, и мы зависали возле его бокса или отправлялись кататься на его микроавтобусе, а еще пили водку и курили. Мы слушали музыку, и мы пели. У него был шикарный голос. Он мог петь, реально петь. Сказал, что был фронтменом в рок-группе. И обещал взять нас с собой на следующий концерт. Он был забавным, умным и таким красивым, что я влюбилась в него без памяти. Он стал моей первой настоящей любовью, и такого сильного чувства я больше никогда не испытывала.

Но Хелен тоже на него запала, а она была намного красивее меня. И он быстро дал ей понять, что ее чувства не остались без ответа. Вскоре она сидела рядом с ним на переднем сиденье, и они всю дорогу шушукались, и он обнимал ее за плечи, клал руку ей на колено и старался сделать так, чтобы она возвращалась домой после всех остальных. Меня терзала ревность. Было мучительно больно видеть их вместе и предпоследней выходить из микроавтобуса на своей улице, оставляя их вдвоем. Я чувствовала себя ужасно жалкой, но продолжала