– Надеюсь, ты ее не взяла с собой?

– Взяла…

– Ох, не стоило это делать!

– А вообще, кто этот тип?

– Ну, есть у нас такой отдел… вроде как омоложением занимается. Ну, понимаешь, финансирование-то нужно, без этого никак. А наши фундаментальные проблемы не все понять могут, чересчур сложно, а вот омолаживание организма – это всем ясно, под это финансирование охотно выделяют…

– И как, – осторожно спросила я, – есть результаты?

– Да черт его знает! – Кулаков неопределенно махнул рукой. – До этого у меня руки не доходят. Надо бы проверить, что там и как… в общем, ходят слухи, что он, Вороньков этот, нарочно конфеты всем подсовывает, а потом следит, как человек реагирует. Опыты на людях-то ему не разрешены… Ты конфету-то не съела?

– Я – нет… но…

Я вспомнила, как помолодела тетя Нюся. Пришлось все ему рассказать.

– Надо же, а я думал, что Вороньков очки втирает, привирает с результатами!

– А что теперь с теткой моей будет? Она так и будет молодеть, пока в ребенка не превратится?

– Да ничего не будет. С одной-то конфеты. Само пройдет, – отмахнулся Кулаков.

Все-таки эти ученые ужасно равнодушные люди! Ну, посмотрим, что дальше будет.

Довольно спокойно он выслушал, как я снова перевернула бутылку и взяла ее с собой, как зашла в дом, похожий на усадьбу позапрошлого века…

– Угу, у нас там лаборатории. Да вот, давно хотим новое здание строить, а то там места мало и не очень тот дом приспособлен для наших целей.

– Не построите, – заметила я. – Не успеете…

Про странную установку и про мужика с волчьей физиономией, который рыщет по бывшей территории «Волны и частицы», Кулакову, я так понимаю, было неинтересно. Он вообще как будто забыл про меня, уставился в свою тетрадку, изредка вписывая в формулы какие-то цифры и непонятные значки.

Ну, ладненько, сейчас ты у меня все выслушаешь! Я до тебя достучусь…

Я подробно рассказала, как выбралась из того места, как нашла другую дорогу, которая привела меня прямо к шоссе, и как через некоторое время меня подобрала хорошая женщина, которая, как потом выяснилось, оказалась Валентиной Павловной, Валечкой, – я театрально указала на фотографию в резной рамочке, и жест мой, надо сказать, не произвел на Кулакова никакого впечатления, да он его просто не заметил.

– Слушайте, отвлекитесь же наконец от своих вычислений! – не выдержала я. – Это важно!

Ох, как он на меня посмотрел! Взглядом чуть не убил, то есть хотел, конечно, но я и бровью не повела.

Он-то привык, что он тут, в этом институте, царь и бог, что все его слушаются, как дети в младшей группе детского сада, а тут кто-то осмелился на него голос повысить.

Наконец он первый отвел глаза и пробормотал, что он слушает. Вот то-то.

– Ну, так что там с ней, с Валей? – Он нетерпеливо постучал рукой по столу.

– Замели вашу Валечку, – брякнула я, – замели ее за ваше убийство. Сидит она… вот точно не знаю где, в Мелиховском отделении полиции или в город уже отправили.

На этот раз до него дошло.

– Ты чего несешь-то? Какое еще убийство? Говори толком, не наводи тень на плетень!

И я рассказала, как потеряла два дня своей жизни, как Валентина довезла меня до дома, как ей позвонили и она развернулась и понеслась обратно в поселок «Голубой ручей», где он, Кулаков, проживал в отдаленном будущем.

А потом оказалось, что она никуда не уезжала из поселка, ночевала у Кулакова, она так часто делала, когда задерживалась, и утром экономка нашла своего хозяина на кухне, зарезанным кухонным же ножом, а Валентина спокойно спала в гостевой комнате. Вот ее и прихватили, потому что камера при въезде в поселок показала, что Валентина никуда из поселка не выезжала.

– Камера сломалась… – пробормотал Кулаков.

– Это у вас тут все постоянно ломается, – съехидничала я, – а у нас там… тоже бывает, конечно, но камеры все же работают. Но это еще не все…

И я рассказала ему, что когда появилась в Мелихове на следующий день, то обнаружила, что вся территория этой самой «Волны и частицы» огорожена высоченным бетонным забором.

Которого прежде там не было.

– И не надо так смотреть! – тут же завелась я. – Я ничего не перепутала и пьяной не была, точно помню, что тогда, в первый раз, легко сюда проникла. А потом сложнее было.

Но он молчал и губы скривил скептически.

Ну, я вам скажу, до чего же упрямые эти ученые, просто никакого терпения с ними не хватит!

– Ты пойми, я привык верить только фактам, – сказал Кулаков, – но в твоем случае… – Он снова начал что-то писать в тетради.

– Что собираетесь делать? – спросила я после некоторого молчания. – Так все и оставите? – Я кивнула на фотографию Валентины. – А ведь она, небось, вам поверила, когда вы явились туда, к нам, в наше время. Помогла небось, да?

– А я откуда знаю! – огрызнулся он. – Я там еще не был! То время для меня еще не наступило!

– Слушайте, но вы же сумели, ведь я видела голограмму! И потом, та женщина, Ольга, она же говорила кому-то, что вы пропали. Просто исчезли, и все.

– Ольга… – Он помрачнел. – Это большая проблема.

– Понятно, раз вы решили в будущее сбежать и все рабочие материалы с собой унесли, так ведь? Хотя она и собрала все до последней бумажки…

Я рассказала ему, что мы с Сашей видели, когда попали на территорию во второй раз.

– Значит, она связалась с какой-то важной конторой, небось, наобещала им с три короба, а потом, когда ничего не вышло… в общем, все развалилось.

– Ладно, у вас там, в моем времени, тоже большая проблема, точнее, у Валентины Павловны, вы вообще собираетесь ее спасать? Ведь посадят же племянницу вашу любимую за убийство!

– А что я могу сделать? Если еще ничего не ясно… – Он стукнул кулаком по тетради.

– Но ведь я же…

– Ты – это другое дело, – вздохнул Кулаков, – ты, я так понимаю, личность особенная… ну как это объяснить… медиум, что ли. Знаешь такое слово?

– Уж как-нибудь… – обиделась я.

– У тебя такое свойство, что ты очень близко с бутылкой взаимодействуешь. Просто переходишь туда-сюда, и ничего с тобой не случается.

– А если мы вместе? – нерешительно предложила я.

– Нужно попробовать! – оживился Кулаков. – Ну-ка, принеси мне вон тот синий справочник!

Он достал из ящика стола пачку бумаги и углубился в расчеты, обложился таблицами и справочниками и еще орудовал такой странной штукой, которую назвал логарифмической линейкой, и