Шрифт:
Закладка:
Разумеется, он не поверил. Но не стал качать головой и крутить пальцем у виска, а просто положил ручку и посмотрел на меня, устало сощурив глаза.
– Там, в две тысячи двадцать третьем году, на месте вашего института находится не пустырь, нет, но огороженная территория, куда запрещено ходить. Все здания разрушены. Оборудование вывезено, материалы, записи, ничего нет.
– Вот как? – Он усмехнулся. – И почему, интересно, я должен вам верить?
– Да вы ведь и сами это подозревали, иначе не оставили бы голограмму…
– Голограмму? – Вот теперь он заинтересовался. – Признаюсь, я думал о голограмме, но пока это все еще здесь, – он показал на голову, – и здесь, – он ткнул рукой в тетрадь.
Я пригляделась и узнала тетрадь, именно ее я нашла в кладовке вместе с бутылкой.
– Знакомая тетрадочка! – обрадовалась я. – Полистала я ее, но ничего не поняла, зато, когда разгадала шифр с помощью ваших часов, тогда нашла шкатулку с голограммой.
И снова он посмотрел на меня скептически, прикидывая, наверно, про себя, что такая легкомысленная личность никак не смогла бы разгадать его сложный шифр.
А кого он ожидал увидеть? Какую-нибудь мымру в очках лет пятидесяти, да еще и с потертым портфелем? Да, похоже, что разговор у нас не получается.
Тут взгляд мой переместился в сторону, и я заметила фотографию в резной рамочке. Фотография стояла на столе, и какой-то порыв заставил меня повернуть ее к себе.
На фотографии была девочка лет четырнадцати или пятнадцати. Школьная форма, кружевной белый воротничок, большие глаза, устремленные в объектив, твердо очерченный рот, и две косы, уложенные «корзиночкой» (у тети Муси есть такая фотография, когда она в пятом классе. В шестом она уже остригла косы и с тех пор носит короткую стрижку).
Вы не поверите, но я стразу узнала эту девочку.
– Кто это? – спросила я.
– Племянница моя, Валя, – с легким недовольством ответил все же Кулаков.
– Точно! Валентина Павловна, и фамилия ее Трескова?
– Ну да, дочь моей сестры… Сестра умерла рано, я Валю не бросил… своих детей у меня нет, и я воспитал ее, как родную… А откуда вы про нее знаете?
– Своих нет? – Я даже вскочила со стула.
Было такое чувство, что голову изнутри осветила молния.
– Это ведь вы? – спросила я. – Это ведь вы, а не ваш сын, вы сами, да? Значит, вам удались все ваши эксперименты со временем? И вы переправились в будущее? А там представились своим сыном, и отчество даже изменили, так? Вы – Евгений Григорьевич, а он, соответственно, Евгений Евгеньевич, да? Ведь я права?
– Это еще только наметки, есть кое-какие мысли… – Он снова постучал ручкой по тетради.
– Да какие еще наметки! – почти закричала я. – Уверяю вас, у вас все получилось! То есть, конечно, до определенного момента, а потом все пошло явно не по плану. Ваша племянница в тюрьме, ее обвиняют в вашем убийстве.
– В чьем? – переспросил он насмешливо.
– В вашем, в вашем! То есть не вашем, а вашего сына, бизнесмена Кулакова.
– Да что вы такое говорите? Это фантастика, милая девушка, вы меня наверняка разыгрываете… – Он рассмеялся довольно противно, как будто закашлялся.
И вот, если бы не Валентина Павловна, то я точно послала бы его сейчас куда подальше и ушла. У меня своих забот достаточно. Но я ведь должна ей помочь. Ну как ему доказать, что я не вру и ничего не придумываю?
Я схватила свой рюкзачок и высыпала его содержимое прямо на стол. Там была бутылка воды, пачка салфеток, телефон.
Ну что телефон? Он же сейчас не работает, так что я не могу показать его в действии, а так этот Фома неверующий примет мобильник за какую-нибудь хитрую игрушку.
Под руку попался тюбик антисептической мази, который сунула мне тетя Муся. Если, сказала, дома тебе не усидеть, то хотя бы смазывай изредка рану, чтобы инфекция не развилась.
– Вот, – я ткнула пальцем в едва заметные выгравированные цифры на краю тюбика, – видите? Двадцать восьмого ноль пятого двадцать второго. Две тысячи двадцать второго! – повторила я громко. – Это срок изготовления, вы же все-таки не в каменном веке живете, когда никаких лекарств не было, должны такие вещи знать!
Он сощурился и поднес тюбик ближе к глазам.
– Или вот еще, – я положила перед ним банковскую карточку, – вот тут, вы видите, написано Ракитина Лидия – это я, а вот тут – срок окончания действия этой карты, сентябрь двадцать третьего года, ой, скоро менять надо…
Он все качал головой, и у меня лопнуло терпение.
– Слушайте, вы же ученый! На конференциях выступаете, доклады делаете по темпоральным проблемам!
– Ладно. – Он откинулся на стуле. – Теперь давай подробно, как ты здесь оказалась. Водички вон выпей! – Он кивнул на графин, стоявший на подоконнике.
Вода в графине была непонятно-мутного цвета, год, наверно, не меняли. Вместо этого я выпила из своей бутылки, откашлялась и рассказала этому типу, который, надо сказать, мне не слишком нравился, почти все, начиная с того места, как этот подлец, мой бывший любимый мужчина, бросил меня посреди ночи на дороге недалеко от остатков объекта, который именовался «Волна и частица».
– И когда я нашла бутылку, то перевернула ее, и…
– Вот просто так взяла бутылку и перевернула? – недоверчиво переспросил он.
– Ну да… а что?
– Да ничего. Я тут корплю над расчетами, а она вот просто так перевернула и попала, куда?
Я рассказала ему, что видела в первый раз, как вышла из кладовки и слышала разговор такого бородатого мужика, в квадратных очках, с другим, похожим на больного кролика, потому что глаза красные и бровей совсем не видно.
– Ага, – оживился Кулаков, – это Пухов и Юхновский, вечно они вместе, все какие-то интриги за спиной моей плетут… Пухов в работе соображает, идеи у него бывают хорошие, а второй – так, возле него крутится…
Потом я рассказала про худущего, как скелет, мужика, который орал и посылал меня к какому-то Костикову за каким-то… вот уже не помню, за чем.
– Георгий! Да, весь в работе, но иногда вид делает. Они думают, что раз я в кабинете сижу, то ничего не вижу, – Кулаков усмехнулся, – а я знаю…
– Рада за вас, – вздохнула я, определенно, он мне не нравился.
– Хорошо, что больше ты никуда не пошла. Тебя бы вмиг рассекретили, там у Костикова ребята умные сидят. А потом что с тобой было?
– Да ничего, поговорила еще с таким… низенький,
