головой вниз. От удара о что-то крепкое в голове раздался гул, а лоб пронзила огненная боль. Соколов взмахнул руками во всю ширь, пытаясь замедлить дальнейшее падение, и вдруг замер. От знакомого запаха дизеля, ощущения бронированного металла под рукой и родных голосов.

– Логунов! Омаев! – выкрикнул он что есть сил, уже понимая, что он скатился вслед за Григорием в яму. От веса снега проломился настил из маскировочных веток, и они друг за другом съехали по аппарели в окоп, который отрыли для «тридцатьчетверки» остальные члены экипажа.

– Алексей Иванович, товарищ командир. – Крепкая рука потянула его дальше по борту в сторону тепла, где под брезентом тлели в ведре угли, обогревая временное пристанище.

– Нет, нет, наверху там Бабенко, с мальчиком. В 30 метрах, по левому флангу, у большой березы. Там метель, он не услышит, его надо забрать. Веревку давайте, я дойду с ней и дерну, когда обратно.

– Сейчас, – под сапогами Омаева загремел бронированный борт.

Из темноты раздался детский голос:

– Помогите, не вижу ничего, я ногу зашиб.

– Гриша, ползи на мой голос, ползи, слышишь? – Алексей позвал мальчика. – Не бойся, ты на танк упал. Мы в окопе, все уже позади. Сейчас согреешься, здесь ребята костер соорудили. Чувствуешь, дымом пахнет?

– А Федя, дядя Семен, как мы их найдем? – Гриша, цепляясь за выступы башни, мгновенно оказался рядом.

– Не переживай, я приведу их сейчас. Веревкой обвяжусь, и до дерева. Ты давай иди в землянку, не бойся.

Снова топот в темноте, и в руках у Алексея оказалась веревка. Он покрепче примотал ее к ремню, прошагал по борту, перепрыгнул на покатую насыпь из земли и на четвереньках поднялся наверх. Шел, вытянув руки, пока не почувствовал под ладонью жесткую ткань комбинезона. Бабенко ждал его, подставив дереву спину, стараясь защитить от ветра Федора, что висел на руках без сознания. Соколов перехватил мальчика, выкрикнул прямо в ухо механику, чтобы тот держался за ремень и шел следом. Снова проход сквозь густое снежное облако, спуск вниз и спасительный борт Т-34.

Возле тлеющих углей они поначалу от холода даже не могли говорить, жались к слабому теплу, дрожа всем телом. Хозяйственный Василий Иванович растирал Гришке ноги и руки, обмотав того в свою ватную куртку по уши. Алексей непослушными руками тоже принялся стаскивать мокрую форму до самого белья. Нырнул в теплую шинель и с ликованием ощутил, как по всему телу разбегается тепло, наполняя его жизнью. Наводчик начал растягивать по корме его мокрую одежду на просушку, рассказывая, как оказались они в лесном окопе:

– Мы от немцев оторвались быстро, я рычаг вниз не опускал, рванул к реке, а когда оглянулся, вас нет. Брод перешли, а тут со стороны моста поперли на нас мотоциклисты, противотанковое ружье притащили. Хорошо, темно было, никак они не могли по цели попасть. Мы от них вдоль реки начали уходить, Руслан из пулемета отстреливался, но они как привязанные. Не хотел я далеко уходить, надеялся, что сейчас вы на немецком танке догоните нас. Он потяжелее, помедленнее. В лес свернули, фашисты мотоциклы свои побросали и за нами. Ну мы подальше, подальше, Руслан через эвакуационный люк вылез с автоматом и ползком в обход ушел. Пока они палили мне в корму, он их с тыла обошел и в две очереди уложил всех. Как возле реки пальба такая началась, я сразу понял, что это вы от немцев уходите. Хотели на помощь назад, а лампочка загорелась, топливо на исходе. Шланг, может, порвали, когда от немцев уходили, топливо на нуле. Танк бросать устав не разрешает, я Руслана на разведку отправил, а сам начал его окапывать. Починим и заправим «тридцатьчетверку» и назад домой рванем.

Руслан перехватил рассказ:

– А я к берегу бегом, там уже бронетранспортеры прут, я обратно, слышу – стреляют. Вдоль дороги следы нашел от танка, видел, как немцы раненых собирают. Хотел по следам идти, они цепь пустили, чтобы лес прочесывать. Пришлось отсиживаться. Когда немцы ушли уже, такая метель поднялась, колею всю закрыло. Не смог я вас найти, кричал, звал.

– Чуть сам не заблудился, – заворчал Логунов. – Вот только вернулся назад, и тут грохот такой и голос ваш, товарищ командир. Ну, я от радости даже обомлел, неужели нашлись, вышли сами!

– Нашлись, – прошептал Соколов. От тепла он обмяк, вытянулся на настиле из толстых хвойных лап.

От тепла всех одолела усталость, после долгих часов на болоте и потом в метели они уже были не в силах обмениваться рассказами, как смогли уйти от немцев, выбраться из болота. Плотно прижавшись друг к другу в тесном пространстве, танкисты крепко задремали под завывание ветра наверху. Организм требовал хотя бы несколько часов покоя, пока наверху стонет метель, укрывая все следы.

Только Семен Михайлович никак не мог заснуть, с беспокойством прислушиваясь к хриплому дыханию Федора у себя над ухом. Мальчишка горел огнем, при этом руки у него никак не хотели наливаться теплом, превратившись в окоченевшие сухие ветки.

– Вы меня не тащите, бросьте, – вдруг различил он еле слышный шепот.

– Нет, завтра утром в деревню тебя доставим, лечиться будешь, – твердо заявил сержант.

– Не жилец я, – слова выходили с тяжелым свистом. – Бросьте, не надо силы тратить. Вам до Пантелеевки весь день по лесу идти, вдоль реки. Там грузовики у немцев, склад ремонтный, горючего добудете. Гришка сам до Мелового добежит, у тетки в подполе отсидится, пока немцы ищут, кто им аэродром подпалил. А меня здесь закопайте, под березой старой.

– Не брошу я тебя, понял? – Бабенко хотелось обнять его, согреть, но пострашился задеть воспаленную рану от собачьих зубов. Он прижался губами к детскому уху и зашептал горячо: – Ты не сдавайся, я тебя донесу, не сомневайся. И с собой заберу, понял? Будешь у меня жить, с невестой моей познакомишься. А война закончится, поедем ко мне домой, в Харьков, на завод посмотришь, как танки делают. И в Москву тебя свожу, будешь там учиться, на инженера. Я сразу понял, тебе учиться надо, с такой головой прямая дорога в изобретатели. Водителем-испытателем станешь или проектировщиком, да кем захочешь станешь, Федя. Вся жизнь впереди. И детство твое впереди. – Он говорил и говорил все мечты, что приходили ему в голову, чтобы поддержать желание жизни в этом смелом и серьезном мальчугане. – На карусели прокатишься, мороженого поешь. На море поедем, ты, я и Нэля. Удочки купим, будем рыбачить с тобой. Она нам будет петь вечерами, у нее голос знаешь какой, ух, внутри все дрожит. Любимую песню мою будет петь, про землянку, про нашу землянку с тобой, как сейчас. – Он опустил голову на