помощью ощущений. Все творения Бернини говорят о его сенсуальной распахнутости вовне. Все творения Борромини ее отрицают. Первый — католик и язычник; второй, пусть формально и католик, но, кажется, стоит ближе к протестантским реформаторам Европы — Лютеру, Кальвину, Цвингли. Бернини заигрывает, распыляет аллюзии, шутит со своей работой; Борромини размышляет, подсказывает, предвещает. В первом заключен и художник, и скульптор, и архитектор, и иллюзионист, и литератор. Борромини же непреклонно и исключительно архитектор; человеческие фигуры его не интересуют, точно так же как и женщины. Бернини создает их из мрамора, и под его резцом камень обретает шелковистую изнеженность и мягкость кожи.

В искусстве Контрреформации единственным способом отразить красоту женщин было изображение святых и мифических героинь. Скульптура "Похищение Прозерпины Плутоном" (Рим, Галерея Боргезе) — это, по сути, стоп-кадр, уведомляющий о неизбежном изнасиловании. Пальцы похитителя погружаются, врезаются в плоть девичьих бедер и спины, отчаянность жеста, которым она пытается защититься, лишь делает очевидным приближение акта насилия. Неприкрытая сексуальность "Экстаза святой Терезы" (Рим, Санта-Мария-делла-Витториа) была описана и изучена бессчетное число раз. Менее известна, но столь же красноречива другая статуя: блаженная Людовика Альбертони (Рим, Сан-Франческо-а-Рипа), воссозданная скульптором в момент, когда она извивается и, пожалуй, даже стонет от невыносимого удовольствия.

На закате своих дней Борромини все реже доводится жить в лихорадочном ритме и творческом беспорядке строительной площадки. Это способствует тому, что постепенно одерживает верх латентная маниакальность его темперамента. Он обитает в небольшом, бедно меблированном доме в переулке Анджело, близ церкви Сан-Джованни-дей-Фьорентини. Его внешний вид в полной мере отражает внутренний душевный хаос; он предстает очевидцам "изнуренным телесно с обезображенным лицом". Вновь обратимся к Бальдинуччи:

Он всегда очень страдал от приступов меланхолического настроения, или, как говорили некоторые его близкие, от ипохондрии. По причине такой болезни, совмещенной с непрерывным созерцанием своего искусства, с течением времени он погружался в постоянные оцепенелые размышления, избегал, насколько это было возможно, общения с людьми, запирался в одиночестве дома и не занимался ничем иным, кроме как постоянным блужданием в своих смутных мыслях.

Его племянник Бернардо неоднократно приглашал на консультации медиков, но психиатрия, вплоть до сегодняшнего дня сомнительная и рискованная, тогда была еще в зачаточном состоянии. Единственный разумный совет, который могли дать доктора, заключался в том, чтобы за поступками Борромини внимательно наблюдали и не давали ему причинить себе какой-либо физический вред. В остальном же лучше доверить лечение священникам, считали эскулапы. Бальдинуччи пишет:

За несколько дней до смерти он сжег все свои чертежи различных видов резьбы и гравировки, которые так и не удалось воссоздать. Он сделал это из боязни, как бы через родственников они не попали к его врагам, которые бы их присвоили или исказили.

Ночью 2 августа 1667 года, после долгих часов сильнейшего беспокойства и волнения, он вставляет в поперечину кровати шпагу клинком вверх и наваливается на нее всем телом. Лезвие пронзает его, на вопли бедного безумца прибегает Франческо Массари, один из мастеров-строителей, прислуживавших по дому. Рана была ужасной, но не смертельной. Примчавшиеся на помощь люди извлекают смертоносный металл из обессилевшего тела, в доме появляются представители правопорядка. Поспешившему для последнего причастия духовнику Борромини успевает вовремя сообщить, что вина за случившееся лежит всецело на нем, рассказывает о своем раздражении и тревоге:

Наконец, вспомнив, что у меня была шпага в комнате, у изголовья кровати, подвешенная к канделябру с благословенными свечами, почувствовав растущую во мне озабоченность из-за темноты кругом, в отчаянии я выхватил эту шпагу из ножен, рукоятку ее прикрепил к кровати, острием к себе, и кинулся на него со всей силы так, что оно вошло в мое тело спереди и вышло сзади.

Страшная рана спустя сутки мучений сводит его в могилу. Беспокойный, неугомонный Борромини испускает последний вздох в шесть часов утра 3 августа 1667 года. Газеты сообщают эту весть вкратце: "Покончил с собой кавалер, архитектор Франческо Борромини". Церемония похорон скромна и непритязательна. Его, как он и желал, похоронили под куполом Сан-Джованни-дей-Фьорентини, рядом с Карло Мадерно.

Борромини умирает в возрасте шестидесяти восьми лет; Джан Лоренцо Бернини — в восемьдесят два года. То есть он переживет своего соперника на четырнадцать лет и трех понтификов. Смерть Борромини придется на тот же год, что и кончина Александра VII Киджи; а Бернини между тем успел послужить Клименту IX, Клименту X и еще года два — Иннокентию XI. Борромини гибнет трагически. Бернини же умирает так, как и приличествует его возрасту. Его сын Доменико написал, что отец в 1680 году "страдал от затянувшейся лихорадки, после чего произошло кровоизлияние в мозг, лишившее его жизни". Он пытался сопротивляться апоплексическому удару, хотя был парализован на всю правую сторону, включая руку. Как сообщает Доменико, он даже удовлетворенно шутил над этим обстоятельством: "Пусть немного отдохнет рука, которая трудилась так много". Он боролся с недугом пару недель, но, пока силы неуклонно покидали его тело, ни разу не изменил свойственной ему трезвости суждений и некоторой эксцентричности. Бернини скончался в собственном доме 28 ноября 1680 года. К месту упокоения в базилике Санта-Мария-Маджоре его сопровождала огромная толпа народа.

Разные во всем, вплоть до пути в вечность.

VII. Авантюрная история одного дворца

Пьяцца дель Квиринале — одна из самых пленительных в мире, с трех сторон закрытая, с четвертой — обращенная к бельведеру, едва видимым вдали контурам холмов и огромному куполу, что выделяется в небе к западу. С этой террасы летними вечерами можно наблюдать закат в вихрях лазури, индиго, розовых и синих красок, который не осмелился бы вообразить ни один художник, боясь показаться избыточным, чрезмерным. Впечатляющая, трогательная красота, порождаемая не только тем, что в состоянии объять взгляд, но и тем нагромождением событий, которые разворачивались на вершине этого холма, как на сцене, имматериальным присутствием, волнами памяти, страницами недавней и древней истории, часто драматической, порой двусмысленной и ускользающей, в иных случаях определяющей, решающей, каким быть грядущему. Можно сказать, что повествование о Квиринале — площади, дворце, точнее дворцах, фонтанах и садах — отражает целиком историю Рима и папства, правившего им на протяжении столетий.

Говорят, что название восходит к Куресу — старинному городу сабинян, первыми поселившихся на этом холме. Здесь по велению Константина были построены термы, носившие его имя и довольно быстро окруженные роскошными виллами, так что вскоре эта зона стала престижным районом жилых резиденций. Заброшенная в Средние века, она была вновь обнаружена только в XVI веке, когда на месте прежних терм на свет божий вытащили статуи Диоскуров — Кастора