Основная часть созданных в этот период произведений отражает со всей четкостью те культовые и назидательные цели, ради которых они и заказывались. Более того, за неимением в Риме буржуазии, или третьего сословия, что было, например, характерно для Нидерландов, князья церкви являлись почти эксклюзивными заказчиками произведений искусства. Чаще всего это были образованные и обеспеченные кардиналы, желающие украсить свои дворцы, резиденции, виллы, сады. Пьетро Бернини был приглашен в Рим папой Павлом V, ставшим понтификом благодаря компромиссному решению конклава; на деле это был человек широкого кругозора и неординарного темперамента. Он был известным меценатом и, в частности, спонсировал создание семейной капеллы "Паолина" в базилике Санта-Мария-Маджоре, где хранится шедевр Пьетро — горельеф "Успение Пресвятой Богородицы", на котором скрученные и удлиненные фигуры ангелов-музыкантов сопровождают мать Иисуса на небо, а несколько апостолов с некоторым беспокойством наблюдают за свершающимся на их глазах чудом. Становление многих художников, включая Бернини, происходило в боттегах: Джан Лоренцо был сыном искусства, он рос и обучался в мастерской отца, постигая там все секреты и тонкости, дыша упоительным воздухом творчества. В общем-то, так случалось и до и после него: младшему Бернини, подобно Россини или Моцарту, Пикассо или Стравинскому, не пришлось осваивать свое искусство с нуля: оно было у него в крови.

Папа Павел V возвел в кардиналы и назначил на должность личного секретаря своего обожаемого племянника Шипионе. И как раз этот человек, преисполненный любопытства и осведомленный о слухах, циркулирующих вокруг необыкновенного подростка, вызывает его к себе на беседу. Сын Джан Лоренцо, Доменико, в биографии отца пишет, что на этой ответственной встрече мальчик выступил мастерски: "Его поведение было смесью живости, скромности, покорности, сообразительности и готовности к службе, так что он завоевал сердце этого князя очень быстро; кардинал захотел немедленно представить его понтифику". Вторая и наиболее обязывающая аудиенция станет для Джан Лоренцо триумфальным пропуском в будущее.

Действительно, случилось так, что Павел V, с целью испытать Бернини, попросил его не сходя с места и в его присутствии нарисовать голову. Ничуть не оробевший Джан Лоренцо с самой медоточивой невинностью задал понтифику вопрос, какая именно голова ему требовалась: мужчины или женщины, какого возраста и с каким выражением лица. Голова святого Павла, ответил папа. Не прошло и получаса, как рисунок головы был готов. Его фактура была такова, что изумленный понтифик заявил столпившимся вокруг него кардиналам: "Этому ребенку суждено стать Микеланджело своего времени".

Фразу приводит все тот же Доменико, разве что из сыновней любви он слегка преувеличил. Однако восхищение Павла V, вложившего в детские ручки Джан Лоренцо двенадцать золотых монет, неоспоримо. Это был первый гонорар, заработанный им благодаря своему феерическому таланту.

Суть этой книги — не история искусства, а папская политика, в том числе в сфере искусства. Поэтому я ограничиваюсь тем, что воспроизвожу те или иные эпизоды, дающие возможность проиллюстрировать отношения между двумя архитекторами и их обоих — с властью, от которой они зависели. Историк и художник XVII века Филиппо Бальдинуччи одной убедительной и эффектной формулой так резюмирует все существование Борромини: "Он был воздержан в еде и прожил непорочно. До крайности ценил свое искусство, из любви к которому не скупился на усилия и тяжкий труд".

Разумеется, до такой степени скромная, обделенная не только излишествами, но и элементарно необходимыми вещами жизнь не могла пойти ему на пользу. Рим, как всегда, оставался тем городом, в котором исступленная и чисто показная религиозность отражалась в зеркале всепроникающей коррупции; если не мздоимство, то колоссальная изнеженность или же отрезвленный, разочарованный взгляд на окружающую действительность, нередко граничивший с цинизмом. Даже не обладай Борромини своей знаменитой склочностью, все равно ему хватило бы неподатливого упрямства вкупе с кристальной честностью и высоконравственностью для того, чтобы предстать перед Римом в неприглядном свете. Его соперник Бернини знал, как поставить себя в центр сцены, как обратить на себя внимание, как привлечь к себе симпатии и благосклонность присутствующих, кем бы они ни были. Напротив, Борромини производил впечатление человека надменного и неприступного, одним словом, "неприятного".

Даже в том, как они обращались с деньгами, проявились их разительные отличия. Если верить биографу Леоне Пасколи, Борромини "в плане собственных материальных интересов был достаточно деликатен, никогда не запрашивал цену своих трудов у кого-либо, равно как не желал объединяться с ремесленными старшинами, дабы ничто не кинуло тень подозрения на его знания и участие в работе". Несложно вообразить, насколько эксцентричным казалось подобное поведение в Риме той эпохи.

Едва получив должность на "фабрике" Святого Петра, Бернини зовет его на помощь, прежде всего для консультаций по техническим вопросам строительства, в чем Борромини общепризнанный эксперт. Сотрудничество не складывается, идет со скрипом. Судя по всему, Бернини пользуется своим начальственным положением, чтобы присвоить достижения коллеги, восхваляя его на словах, но не сопровождая свои восторги надлежащей компенсацией. Бальдинуччи свидетельствует:

Борромини довел до конца строительные работы этого понтификата, а Бернини, получая большие выплаты и жалованье и за фабрику Святого Петра, и за палаццо Барберини, а также деньги за измерения и расчеты, так никогда за долгие годы и не выделил Борромини ничего, кроме добрых слов.

В феврале 1631 года Борромини исполняется тридцать два года, он уже не тот юный каменотес, что прибыл в Рим пятнадцатью годами ранее. Тем не менее за все работы, выполненные им на посту "помощника архитектора" на стройплощадке дворца Барберини, ему было выплачено 25 скудо. Когда до Борромини дошла весть об этом, он, по версии биографа, будто бы воскликнул: "Мне не нравится не сумма денег, а то, что кто-то приписывает себе честь сделанного мною". И все же он продолжает сотрудничать с Бернини еще и потому, что, похоже, по-другому поступить было просто нельзя. Однако враждебность нарастает и прорывается, иногда в шутливой форме, но порой — самой настоящей яростной злобой.

Три понтифика оказывают влияние на профессиональную карьеру Борромини. Наиболее благожелателен к нему, безусловно, Иннокентий X (Джамбаттиста Памфили), взошедший на трон в 1644 году, наследуя Урбану VIII Барберини. Это был человек довольно-таки способный, хотя и невежественный. Хронист описывает его так: "Он не был другом ни литераторам, ни ораторам, ни поэтам, посему тщетно пытались многие представить на суд ему свои писания, кои не вызывали у него ни удовольствия, ни какого-либо отклика".

Помимо грубого характера, папа Памфили мгновенно впадал в гнев, а то и вообще в неистовство. В придачу к этому он имел откровенно безобразную внешность. Поговаривали, что единственным человеком, который мог утихомирить и умаслить