его, была Олимпия Памфили, урожденная Майдалькини, властная женщина и искушенная интриганка, вторым браком сочетавшаяся с братом понтифика (и принявшая, стало быть, династическую фамилию), официальная фаворитка (en titre) и любовница папы, способствовавшая его избранию на престол. Бедный Иннокентий скончался в январе 1655 года после продолжительной агонии, во время которой его родственники и донна Олимпия вынесли из папского дворца все, что представляло хоть какую-то ценность. Трое суток всеми заброшенный труп лежал бесхозно на складе позади ризницы Святого Петра. Местные рабочие ночами несли там караул, чтобы мыши не растерзали разлагающееся тело. Впоследствии Камилло, племянник бедного Иннокентия, возвел в его честь памятник в церкви Сант-Аньезе-фуори-ле-Мура на площади Навона.

Слава донны Олимпии была настолько продолжительной и устойчивой, что, когда французский импрессионист Эдуард Мане в 1863 году написал знаменитый портрет обнаженной женщины, лежащей на постели и бесстыдно взирающей прямо на зрителя (отдаленный отзвук "Венеры" Тициана), он назвал полотно "Олимпия", имея в виду, по всей вероятности, именно великую куртизанку римской Контрреформации. Художник намекал на то, что кокотки были такими же королевами парижского общества Второй империи, как Олимпия Памфили при папском дворе.

Так вот, именно папа Иннокентий X, лишенный какой-либо галантности и любезности, почувствовал стойкое расположение к Борромини. Успеху способствовало и то, что тайным советником, ведающим распределением пожертвований и милостыни, был назначен Вирджилио Спада. Падре Спада, высокообразованный священник, в период работы Борромини в оратории являлся приором ордена филиппинцев. Укрепившись в новой должности, он уведомил папу о мастерстве и доблести архитектора, а также о примечательной праведности его личной жизни.

Папа, мечтавший избавиться от фаворитов своего предшественника, поручает Борромини завершить палаццо делла Сапьенца и возвести церковь. Великодушный жест, само собой, но Борромини в который раз приходится не создавать что-то с нуля, а модифицировать проект, частично реализованный другими. Однако он вновь одерживает верх. Хронист той эпохи отмечает, что кавалеру Борромини "не доставляло ни малейших огорчений смешение углов, прямых и кривых линий или же недостаток яркого света, ибо он знал, что важнейшим трофеем для подлинного архитектора было преодоление всех этих трудностей".

Бернини тоже не смущали никакие сложности. О нем поговаривали, что, будучи вынужден в силу обстоятельств нарисовать портрет, не имея модели перед глазами, он воскликнул: "Кто познать желает, на что способен человек, тому надобно поставить его в безвыходное положение". Джан Лоренцо был почти в постоянном фаворе в Ватикане, хотя, разумеется, и его окружала атмосфера зависти. Самым благосклонным к нему папой был Урбан VIII Барберини, амбициозный человек, желавший после болезненного кризиса Реформации сделать искусство привилегированным инструментом демонстрации триумфа церкви, ее светской и военной мощи. Папа Барберини был покровителем и защитником Бернини: в Риме из уст в уста передавалась ехидная сплетня, что "пока Джан Лоренцо не подоткнет ему одеяло, папа не засыпает". Были и те, для кого Бернини ассоциировался с "комнатной собачкой понтифика". Их близость была такова, что в определенный момент папа, дабы умолкли злые языки, заставил архитектора жениться.

В 1627 году папа Урбан заказал свою гробницу Бернини, который посвятил этому проекту многие годы, интерпретируя по-своему конструктивнодекоративные элементы микеланджевской могилы Медичи во Флоренции. Величественно восседающая четырехметровая статуя понтифика, более чем вдвое больше его настоящего роста, рука вытянута в благословляющем жесте, исполненная торжественности фигура облачена в тяжелые церемониальные одежды. У его ног две женщины, Милосердие и Справедливость, а в центр композиции водружен саркофаг, на крышке которого в завуалированной форме изображен скелет, подпирающий картуш с надписью URBANUS VIII BARBERINUS PONT. МАХ. (Урбан VIII Барберини, понтифик). Для монумента использовались разноцветный мрамор, полированная и позолоченная бронза; в нем акцентировано архитектоническое членение и явно ощущаются живописные эффекты. Одной лишь этой гробницы хватило бы, чтобы понять, к чему сводилось римское барокко и какой коннотацией наделил этот стиль самый гениальный из его творцов.

Если для Бернини почти все практически всегда было просто, то трудности Борромини, по контрасту, были многочисленны, и первой из них была, конечно же, работа по созданию палаццо делла Сапьенца. Когда вступаешь во дворик этого здания через ворота со стороны проспекта Ринашименто, сразу отдаешь себе отчет в том, сколько уловок потребовалось изобрести архитектору, чтобы поправить конструкцию, брошенную другими на полпути. Предыдущий архитектор, Джакомо делла Порта, уже возвел вогнутую стену, замыкавшую двор, намереваясь разместить в оставшемся пространстве круглую церковь, вписанную в четырехугольник.

Борромини все изменил, заложив в основу схему из двух равносторонних треугольников, перекрещивающихся таким образом, чтобы образовалась шестиконечная звезда: maghen David, щит, еврейская звезда Давида, символ мудрости, особенно подходящий церкви делла Сапьенца (Sapienza, букв, знание, мудрость). Помимо этого, он разработал централизованную планировку, напоминающую Сан-Карлино, которая в данном случае была предназначена для наилучшего восприятия проповеди с амвона, что, несомненно, важно для церкви, чьими прихожанами были студенты и профессура городского университета (Studium Urbis)[53].

В планировке зашифрована сложнейшая символика, хотя бы потому, что совмещенные в звезду Давида треугольники являются печатью Соломона, а в ней, в свою очередь, заключен синтез герметической и масонской мысли. Комбинация и пересечение линий представляют четыре базовых элемента вселенной: огонь, воздух, землю и воду. Звезд на купольном своде 111 — число, которое может быть написано как 1 + 1 + 1, что дает нам в сумме 3, то есть символ неба и совершенства (Omne trinum est perfectum — в любой троичности есть совершенство), Троицы, других магических компонентов, включая три ступени мистического преображения: очищение, просветление, единение с Богом.

В творениях Борромини — отсылки к магическим, масонским, эзотерическим и мистическим символам нередки. Молельня филиппинцев также изобилует ими: пылающие сердца и лилии относятся к символико-знаковой системе святого Филиппа Нери; короны и пальмовые ветви (в стилизованной форме) связаны с вечной жизнью и царствием небесным, но могут намекать и на келью "Святая святых" храма Соломона, особенно когда сопровождаются головками херувимов и соломоновыми колоннами. Восьмиконечная звезда, использованная Борромини в библиотеке, символизирует Отцов Церкви. И так далее.

В церкви Сант-Иво самый любопытный и бросающийся в глаза символ — это причудливое спиралевидное завершение фонаря в виде штопора или иглы, и сегодня возносящееся над крышами Рима. Какую смысловую нагрузку несет этот единственный в своем роде грациозный шпиль? Вавилонская башня? Виноградная лоза? Ракушка? Огненная корона? Или же прав историк искусства Маурицио Фаджоло, написавший: "Спираль, теорема и эмблема бесконечной божественной Мудрости, закручивается в пространстве змеей вечности". Среди бесчисленных объяснений лично мне ближе всего версия Вавилонской башни, часто изображаемой (начиная с зиккуратов[54] Месопотамии) в виде усеченного конуса с восходящими террасами-уровнями (самый известный из сохранившихся и поныне существующих