Шрифт:
Закладка:
Фелисити и Частити – такие хорошие девочки, что, несмотря на всю свою занятость, все же сдержали свое обещание: данное бабуле обещание разузнать что-нибудь о славном парнишке, который моет полы. Его не будет на «скулиз», говорят они мне. И он не был на выпускном балу, говорят они мне. Какие-то проблемы с отсутствием трансгендерно-дружественных туалетов, говорят они мне. Не знаю, связано ли это как-то с его шваброй или нет. А потом они говорят мне, что слышали, будто на славного парнишку напали трансфобы и избили его.
– Напали? – говорю я. – Трансформаторы?
Они игнорируют меня. Я их не виню. Мысль о том, что кто-то обидел этого славного парнишку, настолько…
– Это так неправильно, – говорит Фелисити.
– Каждый может быть тем, кем хочет, – говорит Частити.
Просто не может быть, думаю я, но ничего не говорю. Мне хочется обнять этого славного парнишку. Прижать его к себе и сказать ему… Что? «Забудь»?
Но потом они говорят мне, что все о’кей – он получает поддержку, и они призвали всех своих друзей «лайкнуть» его на каком-то тюбике для лица. Какие же они хорошие девочки…
– Говорят, – сообщает Фелисити, – что сейчас он проходит курсы ТПО [15] по чему-то там.
– По ай-ти, – говорит Частити.
– Чай с глазами? – изумляюсь я. – С настоящими глазными яблоками? Это ведь не очень красиво? [16]
Они ясно дают мне понять, что у них нет времени на мои дурацкие игры.
– Технологии, бабуля! – говорят они, закатывая глаза и размахивая смартфонами, чтобы проиллюстрировать весь спектр широко известных вещей, которые находятся за пределами этого моего, как его там.
– Информационные технологии, – говорят они. – Обработка данных.
– И он опять будет работать здесь, – говорит Фелисити.
– Один день в неделю, – говорит Частити.
– С испытательным сроком, – говорит Фелисити. – Общение с постояльцами строго ограничено.
Они так много знают… Так что он не забыл меня, благослови его Господь. Хоть и написал «забудь» в моем ежедневнике, но не забыл меня.
– Почему это тебя так интересует, мам? – спрашивает моя дочь из ванной, давая понять, что этот мой интерес – это еще один тяжкий крест, который ей приходится нести.
– По-моему, он знает, – говорю я, к своему собственному удивлению.
– Знает? Знает что? Что он знает?
– Не помню.
Похоже, это ее удовлетворяет.
И вот, заблуждаясь по первому этажу со своим ходунком, я наконец вижу славного парнишку со шваброй в руках. Чуть не смеюсь вслух, как какой-нибудь лорикет. Пол, который он моет, находится рядом с дверью в интернет-салон. Наверное, он не только моет полы, но и работает с компьютерами. Наверное, как раз поэтому славному парнишке и разрешили вернуться. Наверное, он моет не только полы, но и компьютеры. Надеюсь, что компьютеры более дружественны к нему, чем туалеты.
Нацеливаю на него свой ходунок, улыбаюсь, но он отшатывается в сторону, к ближайшей надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ». Я его не виню. На лице у него синяки, и, похоже, кто-то вырвал серьги из его носа и бровей. И его женская грудь почему-то вроде стала меньше размером. Как будто не получает поддержки или кому-то не нравится. Мне она, конечно, нравится, и я бы лайкнула ее, но у меня нет тюбика для лица.
Лицо у этого славного парнишки темней, чем я помню. Или это глаза у него темнее? Или это такие тени? В смысле те тени, которые продаются в таких маленьких коробочках с кисточкой, а не те, что наводит мой сын, который говорит про мой аккаунт. Тени, чтобы скрыть синяки, которые славный парнишка получил в этих недружественных туалетах.
Я подступаю ближе, но он отодвигается еще дальше. Ретируется. Или репостит, как сказали бы Фелисити и Чарити. Но тут мне кажется, что он не столько репостит, сколько приглашает меня последовать. Так что следую. Вернее, подписываюсь.
– Не всем нравится слово «последователь», бабуля, – говорит мне Фелисити или Частити, объясняя про какой-то там «грамм». – Так что чаще говорят «подписчик».
И вот мы уже вместе стоим перед большими дверями, под надписью «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ», загораживая проход.
– Я скучала по тебе, – говорю я ему.
Он почти что смотрит на меня.
– Осторожней, – вроде как говорит он.
– Мля, – говорю я, а затем: – Нах.
Просто чтобы дать ему знать, что я поняла.
А потом спрашиваю:
– Тебе было очень больно?
– Затрахало, – говорит он. Или: «Забудь».
И тут я вижу, что он пытался сплющить свои груди – чем-то туго их перевязал. Обмотал их бинтами, словно мумия или старый Человек-невидимка из телевизора. Мне становится очень грустно.
– Ты можешь быть кем хочешь, – говорю я.
На сей раз он действительно смотрит на меня.
– Нах, – говорит он.
Я понимаю его точку зрения.
И тогда беру его за руку. Кладу ладонь поверх его пальцев, обхватывающих ручку швабры, смотрю в его темные подбитые глаза и вижу, что в них что-то есть. Что-то не совсем светлое, не совсем яркое, но каким-то образом связанное со светом – как цветы связаны с солнечным светом, а птицы со смехом. Что-то растущее. Посадить бы его в саду, думаю я, – вот что ему сейчас нужно. Нужней даже самого дружественно настроенного к нему туалета.
Держу его за руку. Он держится за ручку швабры. Не пытается отодвинуться – практически не пытается. И что-то бормочет.
– Моча, – кажется мне.
Я опускаю взгляд, чтобы проверить, но мой брючный костюм вроде в порядке.
– Молчи, – говорит он. – Беда.
И тут я вижу, что к нам направляется Сердитая Медсестра. Вижу, что она видит, как наши руки сомкнулись на ручке швабры. Она улыбается. Я убираю руку. Славный парнишка издает какой-то звук, похожий на
