Шрифт:
Закладка:
Она поспешно встала с пола, а когда засовывала книгу на дно кучи, услышала голос Якуба. Громкий и четкий. Она замерла. Горячая волна залила ее лицо. Она без спроса рылась в его вещах! Он не простит этого! Закусив губу, она лихорадочно думала, что бы такое соврать, медленно повернула голову. О боже, что сказать ему?
С горящим лицом и капельками пота на лбу прошептала:
– Я искала…
Она не закончила, с облегчением перевела дух: Якуб спал. Просто говорил во сне. Даже в этом он был похож на нее. С ней такое иногда случалось. Она выдавала целые предложения, в которых четко прочитывались конкретные места, имена, цвета. Да ладно предложения, по словам Ани, она говорила абзацами, целыми абзацами. «Я тебя не бужу и жду, когда ты перейдешь на стихи», – смеялась Аня. Подруга обратила на это внимание, когда они бесконечно долго тащились на раздолбанном автобусе в Париж. И предупредила, что ее речи – никакое не бессмысленное бормотание, а вполне внятный пересказ виденного во сне. «А для неудовлетворенной замужней женщины это может быть опасно. Я кое-что об этом знаю».
Но ее это не пугало даже в тот бурный парижский период, когда она вела скучную, лишенную страстей жизнь разочарованной замужней женщины. Тогда ей снилось многое, сразу после пробуждения она еще помнила, что именно, и иногда даже снова засыпала, чтобы вернуться к прерванному сну. Вот только Иоахим никогда этого не слышал. Он засыпал гораздо быстрее нее, и ни разу не случалось, чтобы он проснулся раньше нее.
Она подошла на цыпочках к кровати Якуба. Он лежал на животе, голый, уткнувшись лицом в скрещенные руки. На загорелой спине она увидела длинные бледно-розовые царапины. Некоторые доходили до ягодиц. Она улыбнулась. Ее маленький Якубичек и его сладкая попочка. Она вспомнила, как старательно припудривала ее, а когда она делалась слишком розовой, втирала ароматные масла и кремы, щекотала, мягко касаясь губами, наслаждалась ее детским запахом, с которым ничто не могло сравниться. Ей тогда в голову не приходило, что когда-нибудь какая-то женщина тоже будет нежно прикасаться к ее сыну.
Ей самой не довелось испытать настолько интенсивного экстаза, чтобы оставить на спине мужчины следы своих ногтей. Хотя она знала, что некоторым женщинам для этого вовсе не нужны любовные отношения. Например, Урсула считала, что мужчин следует метить. Утверждала, что они любят это, потому что получают ощутимое доказательство того, что в постели проявили себя блестяще. По мнению Ули, это было гораздо важнее любого признания в любви. Поэтому, даже если у нее не было оргазма, она вонзала ногти в кожу, потому что никогда не знаешь, будет ли в следующий раз лучше, да и будет ли вообще этот следующий раз. Особенно сильно она царапала женатиков, клявшихся, что с женой у них уже много лет совсем ничего и холод в постели, как в Антарктиде. Этим она метила не только спину, на которую жены редко смотрят, но и в районе живота, причем не только ногтями, но и зубами. Что было четким посланием, если не для жен, то уж, конечно, для других любовниц.
Она подняла с пола тонкий плед и накрыла Якуба. Он пробормотал что-то и, не открывая глаз, повернулся на бок.
Она вернулась в гостиную, приставила стул к книжному шкафу. На верхней полке за учебниками лежал завернутый в крафтовую бумагу ее собственный экземпляр. Тот самый, который в сентябре 2001 года ей сунула в руки пани Будимира.
Решила, что поедет на работу не на машине. Спешить нужды не было. В трамвае у нее будет целых пятьдесят минут для себя. На чтение.
@6
Его разбудил странный шум. Какое-то время он лежал неподвижно, не открывая глаз. Из гостиной доносилась громкая музыка. Слишком странная и шумная для этого тихого дома. Гул басов был иногда настолько сильным, что заставлял дрожать ключи, висевшие на металлическом крючке в двери.
Он скинул плед. Не помнил, чтобы прикрывался. Когда ложился, в комнате было очень душно. Странно. Взглянул на часы. Приближался третий час пополудни, а казалось – только что заснул. Какое-то время пытался сообразить, какой сегодня день недели. Вторник? Да, должно быть, вторник. Он вернулся от Нади далеко за полночь, они просидели с мамой над бутылкой виски до рассвета, а потом в половине пятого он, уставший, повалился на кровать и еще долго не мог заснуть.
Слишком мало виски? Или, может, слишком много всего остального? Сначала бурное, эмоциональное воскресенье у Нади, а затем сеанс психотерапии у матери, которую он случайно поймал за воспоминанием какой-то травмы. А что еще это могло быть, если женщина, которая обычно не пьет больше одного бокала вина, напивается виски, курит сигареты, глаза красные от слез, и после нескольких произнесенных ею фраз становится ясно, что она что-то скрывает?
На самом деле он понятия не имел, что чувствует его мать. Именно так. Что чувствует. Не кто она, как себя ведет, что для нее важно, что ее волнует, что она читает, что слушает, какие любит цветы, какой ее любимый цвет, где хотела бы побывать, предпочитает щи или рассольник. Все это он уже знал. Да и отец, наверное, тоже.
Только отец забывал. Цветы не покупал, книги тоже, готовить не умеет, самому из супов нравился только журек[18], причем только тот, который готовила ему мама, лучшим из цветов был коричневый, потому что такого цвета был костюм на выпускной, а свои мечты о путешествиях подстраивал под цены полетов на сайте flipo.pl.
Что чувствовала мать, когда ни с того ни с сего вдруг впадала в задумчивость за завтраком, или когда закрывала глаза, читая в кресле, или когда напевала что-то под нос и вдруг становилась грустной, Якуб никогда не спрашивал и не знал.
