Виконт прислонился плечом к дверному косяку.

– Забавно. Моя мама говорила про эти фигурки, что это застывшая красота. Пойманный момент. Она вообще старалась увидеть в людях и вещах красивое. Самую сердцевину. Только вот не во всем и не у всех сердцевина красива.

Исабель молчала, не зная, что сказать.

– Что случилось на проповеди, Исабель? – спросил вдруг виконт мягко. Пойманная врасплох Исабель растерялась.

– Почему ты решил, что что-то случилось?

Виконт, вздохнув, прошел в комнату и сел в кресло, устало откинувшись на его спинку и широко расставив ноги. Исабель скользнула глазами по его расслабленной, крепкой фигуре и прикусила губу.

С ней точно что-то было не так. Может, ей надо пойти в храм и попросить у богов помощи? Или пойти к Киане? Больше спать, меньше есть или, наоборот, меньше спать и больше есть?

– Исабель? – вырвал ее из раздумий голос виконта. Он побарабанил пальцами по ручке кресла. – Я спросил что-то не то? Ты не хочешь мне отвечать?

«Как раз наоборот. Я очень хочу тебе рассказать, это-то меня и пугает. Я все время что-то хочу тебе рассказать». Исабель подошла к глобусу и крутанула его, скользя пальцем по поверхности.

– Меня разозлила проповедь Желя, – решилась она признаться.

Виконт приподнял брови.

– Даже так? И что же такого он сказал?

Исабель, не отрываясь, смотрела на глобус.

– Он привел тебя в пример, как… Чудовище. Беспутное, развратное, наказанное богами, погрязшее во грехе, думающее только о себе.

Прости, Винсент.

– За что ты извиняешься? – голос виконта звучал ровно и спокойно, а у Исабель сердце колотилось быстро-быстро. Она и хотела спросить, и боялась.

– За его слова. За то, что он обвинял тебя, говорил такие вещи, а ты даже не можешь заступиться за себя.

Исабель все-таки повернула голову в сторону виконта. Тот смотрел на нее и было в его взгляде что-то такое… удивление? Растерянность? Настороженность?

– О чем ты хочешь спросить меня, Исабель? Я же вижу.

Ничего-то от него не скрыть.

– Я не верю… я не считаю тебя Чудовищем, Винсент. Не могу тебя считать, ты не сделал мне ничего дурного. Ни мне, ни отцу, ни Ленно, Арелу, Ханне, Агнес… И дело ведь не только в том, что мы… нужны тебе, так? Тот, кто дурен мыслями и сердцем не сможет быть хорошим. Но что все-таки случилось тогда, в ту ночь? Кем ты был, Винсент? – выпалила одним духом Исабель. И глаза от лица виконта уже не отводила.

Тот покачал головой.

– Да уж. Этот разговор вести надо в полумраке, за бокалом вина, чтобы камин горел, чтобы хороший ужин расслабил, чтобы сама обстановка располагала к откровениям. А я сижу тут, после того, как несколько часов таскал с Ленно камни, весь пропотел, солнце греет мне затылок, ты стоишь в платье твоей мамы, а я даже не сказал, что оно очень тебе идет. Правда идет.

– С-спасибо.

Виконт встал, взял со столика оставшуюся со вчера бутылку с янтарной жидкостью, бокал и плеснул себе немного. Сделал глоток, отвернулся к окну и пожал плечами.

– Хорошо. Ты честно спросила. Я честно тебе отвечу. Наверное, после моего болезненного бреда ты уже смогла понять, что мой отец был не самым ласковым человеком. Он был очень умным, не жадным, и по-своему любил маму. Как красивую ценную вещь – его нежная Касси. А еще он был человеком жестких правил. И никто и ничто не могли заставить его от этих правил отступить. Моя мама поняла это уже после свадьбы. Нет, он ни разу не поднял на нее руку – унизить он мог и без удара. А вот со мной… со мной в его руке хлыст появлялся каждый раз, когда я, по его мнению, вел себя не по-мужски. Хоть немного отступал от его понимания того, каким должен быть настоящий наследник. Мужчина.

Винсент снова сделал глоток.

– Маму он мучил иначе. Равнодушием почти ко всему, что было дорого ей. Отношением ко мне. Запретом делиться тем, что ей близко и важно со мной. Десятками условностей, правил, требований, установленных им. Одним из них был запрет приезжать сюда. Жена отца должна была блистать круглый год в суете светской жизни, а не сидеть в удаленной уединенной Лозе. И не важно, как она себя чувствовала. Хотела этого или нет.

Виконт повел плечами, словно ему вдруг стало зябко.

– Это до моего рождения он еще сдерживался. Берег душевное здоровье матери, позволил ей обустроить тут все, пожить. Ну а как я родился… беречь маму смысла уже не было. Она выполнила свой долг перед ним.

Исабель шагнула было вперед, но остановилось, не решаясь нарушать внезапную исповедь Винсента даже движением.

– Мне нравились стихи, мамина оранжерея в Больших Ключах, мамины рассказы о растениях. Ее коллекции, книги о приключениях. Музыка. Ты не думай, я не рос каким-то там слюнтяем. Я и кузену накостылять мог, если надо. И стрелял с ранних лет четко в мишень. И от разбитых коленок не ныл.

Винсент хмыкнул.

– Но отец считал иначе. Бил меня за томик стихов, хотя, он одобрял военные поэмы. Обливание ледяной водой, учеба, даже когда я лежал с температурой. Никаких нежностей, никакого снисхождения, ничего. Терпеть боль, не проявлять чувств, не забивать себе голову лишним. Чтобы никто, никогда не смел поймать меня на какой-либо слабости. Чтобы никакая тень не могла упасть на наш род. С точки зрения отца все, что было дорого матери, для меня являлось бы позорной слабостью. Девчачьими увлечениями.

– Винсент, это же ужасно, – вырвалось у Исабель.

– Без матери я бы сдох, – ответил Винсент просто. – Или вырос бы копией отца. А так я научился сопротивляться. Так же, как моя мама. И врать, скрывать свои чувства. Показывать отцу то, что ему хотелось видеть. А потом родители погибли. В самые темные времена я мечтал о том, чтобы отца свалила какая-нибудь лихорадка, мама стала вдовой и мы бы вздохнули спокойно – и нет, мне не стыдно за эти мысли, Исабель. Но я не думал, что он прихватит с собой и мать. По дороге на очередной ублюдочный прием, когда дорогу развезло и кучер не справился с лошадьми.

Винсент повернулся, налил себе еще в бокал и сел на подлокотник кресла. На Исабель он так и не смотрел. Та уже жалела о том, что завела этот разговор – слишком другим сейчас был виконт, слишком страшно было, что он расскажет дальше. Но и попросить Винсента остановить рассказ она