Шрифт:
Закладка:
Не одни лишь поэты черпали вдохновение в величественном зрелище – подчас и суровые воины посвящали чудо-горе прочувствованные строки:
Сколь раз ни взгляну,
в новом необычайном обличье
Фудзи явится мне —
и как будто впервые вижу
красоту вершины далекой!..
Как поведать о ней
тем, кто в жизни не видывал Фудзи?
Разве образ один
передаст всю красу вершины,
что меняется с каждым мигом?..
Автор этих стихов Датэ Масамунэ (1565–1636), один из прославленных полководцев времен Хидэёси и Иэясу, вошел в историю также тем, что отправил в 1613 г. посольство ко двору Папы римского. Бесстрашный воитель, он лично принимал участие во многих кровопролитных битвах, из которых неизменно выходил победителем. Кто бы мог подумать, что грозный властитель Сэндая в эпоху смут и междоусобных распрей еще находил возможность любоваться природой и слагать о ней стихи! По этому факту уже можно судить, насколько любовь к природе свойственна каждому истинному японцу. Ведь даже Хидэёси, выходец из крестьянской семьи – а в те годы не было более угнетенного, забитого и безнадежно невежественного сословия, чем крестьяне, – даже он слагал на досуге вака и оказывал покровительство изящным искусствам. Его правление вошло в историю японской культуры как период Момояма.
Фудзи в наши дни зачастую ассоциируется с самой Японией. Что бы ни говорили, что бы ни писали о Японских островах, неизбежно при этом упоминается Фудзи. И такое постоянство вполне оправданно: ведь Страна восходящего солнца и в самом деле много потеряла бы, если бы священная Фудзи вдруг исчезла с карты. Чтобы оценить по достоинству Фудзи, ее надо видеть своими глазами. Ни картины, ни фотографии, как бы профессионально они ни были выполнены, никогда не смогут передать все очарование оригинала. Как сказано в вака Масамунэ, Фудзи никогда не остается неизменной, очертания ее постоянно меняются в зависимости от погоды, времени дня, от того, с какого места и с какого расстояния смотришь. Для тех, кто не видел Фудзи в жизни, даже гений Хиросигэ будет бессилен воспроизвести величавую красоту горной вершины, о которой еще один поэт средневековья писал:
И в безоблачный день,
и в пасмурную погоду
Вековечной красой,
неизменной отрадой взору
Предстает священная Фудзи!
В нашу прозаическую эпоху среди японской молодежи широкое распространение получил альпинизм – занятие, которое сами спортсмены называют «покорением гор». Какая профанация! Эта мода, разумеется, пришла с Запада вместе с некоторыми другими не слишком подходящими для нас поветриями. Идея так называемого покорения природы вытекает, как мне представляется, из эллинистических учений, согласно которым земля призвана служить человеку, ветры и моря – подчиняться человеку. Сходную концепцию предлагает и иудаизм. Однако на Дальнем Востоке никогда не существовало учений, имевших целью поставить природу на службу корыстным интересам человека. Для нас природа никогда не выступала в качестве злобного и немилосердного врага, которого необходимо привести к повиновению. Мы, люди Востока, не рассматриваем природу как своего противника. Наоборот, мы всегда учились видеть в ней верного друга и союзника, достойного уважения и доверия, несмотря на частые землетрясения и разрушительные тайфуны, от которых страдают Японские острова. Идея «покорения» природы претит нашему разуму. Если ты совершил восхождение на горный пик, почему не сказать: «Мы стали друзьями с этой вершиной!» Оглядываться по сторонам в поисках новых объектов, которые следует «покорить», не свойственно восточному миропониманию.
Да, японцы испокон веков отправлялись в паломничество к вершине Фудзи, но не с целью «покорить» ее, а с единственным желанием проникнуться ее величавой красотой, восславить первые лучи утреннего солнца, блеснувшие над разноцветной облачной грядой. И не нужно непременно видеть в этом акте теургию солнцепоклонников, хотя в самом культе солнца нет ничего предосудительного. Ведь солнце дает жизнь всему на земле, и человек должен платить величайшему благодетелю всего живого глубокой, искренней благодарностью. Только человек наделен способностью по достоинству оценить даяние – низшие существа лишены тонких чувств.
Сегодня горные вершины Японии, представляющие интерес для туристов, как правило, оборудованы комфортабельными канатными дорогами. Утилитарные материалистические потребности современной жизни требуют внедрения всевозможных механических приспособлений. Я и сам нередко пользуюсь канатной дорогой – например, когда отправляюсь на гору Хиэй близ Киото. Тем не менее все во мне восстает против подобных средств передвижения. Вид освещенной электричеством канатной трассы, протянувшейся по горному склону, напоминает об укоренившемся в нашем обществе духе наживы и погони за удовольствиями. Думаю, что многим набожным моим соотечественникам причиняет боль такое бесцеремонное обращение со священной горой, над которой все еще витает тень Дэнгё Дайси (767–822) – основателя первого в Японии монастыря буддийской секты Тэндай. Культ природы в нашей стране порожден тем высоким религиозным чувством, которое люди ни в коем случае не должны терять в эпоху научно-технического прогресса, войн и социальных катаклизмов.
Если мы хотим понять, насколько сильна в японцах любовь к природе, несмотря на приверженность многих новомодным идеям «покорения» и «завоевания», нужно представить себе уединенный павильон, а еще лучше хижину для медитации где-нибудь в глубине горного леса. Это сооружение даже трудно назвать домом по западным меркам. Площадь его не больше 4,5–6 татами, то есть всего лишь 10–15 квадратных футов. Крытая соломой хижина приютилась под сенью раскидистой громадной сосны. Если смотреть издали, она выглядит незначительной деталью окружающего пейзажа. Органично вписываясь в лесистые окрестности, хижина ничем не раздражает взор – кажется, будто она всегда стояла на этом месте. Комнатушка свободна от громоздкой мебели – в ней нет ничего, кроме цветочной вазы, подвешенной к одному из опорных столбов. Хозяин хижины знает, что не следует отделять себя от естественного ландшафта, от самой природы, окружающей хижину.
Среди прочих растений под окошком неправильной формы можно увидеть невысокое банановое деревце. Широкие листья кое-где провисли полосами – только что утихла буря, – и как же похожи они на потрепанный, рваный монашеский плащ! Как напоминают они о тех листьях банана, что воспеты в дзэнских стихах Хань Шаня – китайского поэта-эксцентрика эпохи Тан! Не одна лишь причудливая конфигурация банановых листьев, но и то, как они растут, тянутся вверх от земли, заставляет человека задуматься о собственной жизни.
Пол в хижине приподнят над землей совсем немного –
