Шрифт:
Закладка:
В отличие от «лекистов», Шелли хорошо понимал диалектику вечного и исторического, считал природу человека общественно детерминированной. Американский ученый Уэллек правильно подчеркивает историзм его очерка развития поэзии от первобытных времен, когда она возникла, выражая непосредственность примитивного мышления, до сурового XIX в., когда она должна вернуть людям утраченную ими естественную поэтичность. Шелли не раз повторяет, что по своему происхождению поэзия — искусство подражательное (mimetic) и материалом ее является видимый мир. Здесь источниками поэту послужили исторические сочинения XVIII в.[64], вероятнее всего, сказалось влияние популярной книги Жермены де Сталь «О литературе в ее отношении к социальным институтам» (1800), которую Шелли читал в 1815 г. Со временем функции поэзии усложнялись, но всегда она была порождением эпохи и отражала ее несовершенства. Однако «истинный поэт рассматривает пороки современников как временное одеяние, в которое должны быть облечены его творения, и это одеяние прикрывает, но не скрывает вечную пропорциональность их красоты» (ShPrW, II, 10).
Великих поэтов, от Гомера до своих соотечественников и соперников, Шелли рассматривает как часть истории. Он подчеркивает неизбежную близость всех, писавших в один период и по-разному воплотивших его отличительные особенности. Их связывает исторически обусловленная общность идей, проявляющаяся в созданных ими произведениях при всем своеобразии авторов. Мера наслаждения, доставляемого поэтами, во многом зависит от того, насколько верно они передают свое восприяти общества или природы. Так, в героях Гомера воплотилось величие его века — и его произведения стали часть» социальной системы, на которой покоится последующа) цивилизация. Расцвет греческой драмы обусловлен высоким духовным уровнем общества, а «в период социального упадка драма соответствует этому упадку» (ShPrW II, 15–17).
В этом историческом очерке, раскрывающем связи поэзии с действительностью, Шелли склонен ставить поэзию над миром, как высшее, независимое от него начало. В идеалистической форме здесь делается попытка определить специфику поэзии — устремленность к по знанию непознанного, способность создавать гармоник и красоту, свободные от случайного и тривиального которые сопутствуют им в реальной жизни. С помощью доступных ей средств — свойственного ей метафорического строя, ритма, соразмерности, пропорциональных соотношений, упорядочивающих комбинаций — поэзия передает единство человека и мира (ShPrW, II, 37).
Страстно защищая поэзию, «источник всего, что может быть прекрасно и истинно в злые времена». Шелли заявляет, что «поэты. учредители законов, основателя гражданского общества, изобретатели искусства жизни наставники человечества. Поэты — непризнанные законодатели мира» (Sh Рг W, II, 38).
К ним Шелли причисляет и некоторых своих современников. Не заражаясь модными в романтический период ламентациями по поводу упадка литературы по сравнению с «веком Елизаветы», Шелли был среди немногих людей тех лет, которые понимали, что великие поэты нового столетия не сознают значения своих произведений.
«Защита поэзии» написана прозой, но поэтический дар автора сквозит в каждом слове, в каждой смелой метафоре. Так же, как в его стихах, образы набегаю: один на другой, воплощая то единство идеи и чувства, без которого он не мыслил творчества.
В «Защите поэзии» видны отсутствие у Шелли последовательной философской системы, колебания между обожествлением поэзии и взглядом на нее, как на синтез идей и ощущений, доступных органам чувств, между идеалистическим превознесением слова и мысли как главных двигателей прогресса и материалистико-историческим подходом к развитию поэзии, к ее двойной связи с «духом века», одновременно порождающим ее и испытывающим ее влияние.
Соображения о воздействии роли эпохи на развитие творческой личности высказывались уже в XVIII в. Когда Шекспира в первой половине столетия порицали на нарушение принципа трех единств, а во второй половине хвалили за это, все теоретики ссылались на влияние эпохи. Одни называли ее варварской, другие — плодотворной для развития гения. Когда же Шелли говорит об относительности представлений каждой эпохи, о том, как любая из них обожествляет свои заблуждения (ShPrW, II, 10), о невозможности подходить с одинаковыми критериями к оценке духовной жизни в различные периоды истории, о том, что великие произведения по-новому читаются в каждый новый век (ShPrW, II, 27), он приобщается к характерному для романтиков историческому образу мыслей. Об этом говорят его фрагменты об античных скульптурах (Critical Notices of the Sculpture in the Florence Gallery), заметка о нравах и искусстве афинян (Essay on the Literature, the Art and the Manners of the Athenians) и интереснейшие комментарии к переводам Платона (On the Symposium).
На английской почве историзм более всего выражен в романах и критических сочинениях Вальтера Скотта, на немецкой почве — в трудах братьев Шлегелей. Немецкой философией Шелли не интересовался и, кроме Канта, по-видимому, никого из философов не читал. Но он изучал Вордсворта и Кольриджа, просматривал «толстые» журналы: «The Edinburgh Review», «The Quarterly Review», «Blackwood’s Edinburgh Magazine», в которых публиковались рецензии на работы немецких мыслителей, читал книгу Сталь «О Германии» и лекции А. В. Шлегеля о драматическом искусстве. К тому же он был в курсе огромной литературы о Шекспире, в которую, благодаря влиянию Кольриджа, проникали положения идеалистической эстетики. Шелли, бесспорно, знал о них. Он сам не раз говорил, что люди одной эпохи, а тем более сходной интеллектуальной направленности, не могут быть чуждыми друг другу. Независимо от прямого литературного влияния Шелли близок философским идеям современников, немецких и английских.
В своих литературных вкусах и суждениях Шелли тоже человек романтической эпохи. Воспитанный на авторах XVIII в., он постепенно от них отходит. Его лкН бимые писатели — он зовет их благодетелями человечества — принадлежат к греческой древности (Гомер, Эсхилу Софокл, Платон) и европейскому Возрождению (Данте, Петрарка, Боккаччо, Кальдерон, Шекспир и Мильтон).
Античные пристрастия характерны для друга Шелли — романтического поэта и критика Хента, отчасти для Байрона и, безусловно, для Китса. Знакомы они нам и по немецким романтикам — по критике Шлегелей, по поэзии Гельдерлина. Эллинизм Шелли, как и эллинизм других английских романтиков, развивался в русле широкого общеевропейского движения, начавшегося еще в поздней просветительский период. Данью античным увлечениям. Шелли явились его оды, гимны и драма «Освобожденный Прометей» (по содержанию и форме весьма далекие от своих источников); данью ренессансным влияниям стала трагедия «Ченчи» (1819). Несмотря на скромное мнений самого поэта, из всех «шекспиризирующих» пьес английских романтиков только «Ченчи» близки творениям; великого драматурга. Зловещий образ нераскаянного: грешника Франческо Ченчи, возмущение поруганной им дочери, не только мстившей за свой позор, но пытавшейся спасти от рабства близких, по силе и драматизму оставляют
