сторону всех тех, кто был заинтересован в свержении большевистского ига, в особенности мелких собственников, казаков, крестьян, исстрадавшихся под большевистским владычеством и властью насильственно мобилизованных красноармейцев. Трубецкой не отрицал огромного значения экономического интереса в междоусобных войнах, но в последней, высшей, инстанции миром правят не интересы, а идеи. Собственно, правоту его слов подтверждает печальная судьба Учредительного собрания. За этот легитимно избранный, но разогнанный большевиками орган никто не хотел умирать.

Две идеи: утопическая, навеянная в сердца и умы многих людей Ваалом, и бескорыстная, чистая в своей сути идея защиты Веры и Отечества, – столкнулись в смертельной схватке на бескрайних российских просторах. Трубецкой писал: «Спасают Россию во всяком случае те, которые за нее подвизаются, а не те, которые их осуждают. Не мертвые делают историю, а живые – те, в коих чувствуется биение национального пульса, а живая душа человека никогда не слагается из одних добродетелей».

Думается, главным итогом в размышлениях князя-философа, в его взглядах на Гражданскую войну должен стать вывод: Белое движение – это не столько военно-политическая сила, сражавшаяся за Россию, это сама историческая Россия, о которой и пойдет речь на этих страницах.

При рассуждениях о белых и Православии важно услышать также и голос священника. Передо мной мемуары человека, непосредственно в Белой армии не служившего, но имевшего к ней прямое отношение. Речь идет о последнем главе военного духовенства ВСЮР митрополите (в 1920 году епископе) Вениамине (Федченкове). Владыка Вениамин оставил интереснейшие воспоминания о своей жизни, в которых немало размышлений о духовных причинах поражения Белого дела.

В 1920 году владыка встретился в Крыму с малоизвестным в настоящее время (как, впрочем, и в начале прошлого столетия) писателем Иваном Родионовым. Этот человек не верил в успех Белой борьбы. И дело здесь не в том, что к 1920 году территория Белой России, подобно шагреневой коже, сузилась до размеров Крыма и Приамурской области на Дальнем Востоке, нет. Родионов видел необходимое условие победы белых либо в численном превосходстве их над большевиками, либо в том, что белые духовно покорят их своей святостью. Еще лучше было бы, если произошло бы и то, и другое.

Святость белых… О ней, как о нравственном идеале, говорил не только Родионов. В своих воспоминаниях упомянутый нами Шульгин нарисовал идеальный образ белогвардейца. Он честен до донкихотства. Грабеж для него – несмываемый позор. Офицер, который видел, что солдат грабит, но не остановил его, – конченый человек. Он лишился чести. Он больше не «белый» – он «грязный»… Белые по определению не могут грабить. Они убивают только в бою. Кто приколол раненого, кто расстрелял пленного – тот лишен чести. Он не белый, он палач. Белые – не убийцы, они воины. Белые рыцарски вежливы с мирным населением.

Когда читаешь эти возвышенные строки, то перед глазами встают образы Врангеля, Деникина, Каппеля – подлинных рыцарей Белого дела, воинов Христовых. Барон, к примеру, тоже писал о Белой борьбе как о деле святом и прибавлял: «Его нельзя делать грязными руками». Но вот простые воины, рядовые (под рядовыми я подразумеваю офицеров, ибо именно они и были солью Белого движения), были ли подлинными воинами Христовыми? Лучшие из них – да. Думается, книга об их христианском подвиге впереди, на этих же страницах мы вспомним о некоторых героях Белого дела, мало известных современному читателю, чьи познания об истории уместились в тесные рамки школьных учебников. Но данная глава – не только апология православным белогвардейцам. Мы попытаемся понять и тех, для кого борьба не определялась христианскими ценностями. За что они умирали на кровавых полях братоубийственной Смуты? Хочется отметить – мы попытаемся именно понять этих людей, а отнюдь не будем выступать в качестве их судей. Все белогвардейцы, отдавшие жизнь за освобождение России от уз кровавого большевизма, заслуживают доброй памяти.

Итак, белые рыцари. Они, конечно, встречались среди простых офицеров. Например, профессор математики Харьковского университета Владимир Христианович Даватц, мысливший борьбу с красными в религиозном аспекте, схожим с Шульгиным образом рассуждал о Белой идее. Даватц вообще был удивительным человеком, можно сказать, не от мира сего. Уважаемый профессор математики и общественный деятель добровольцем вступил в Белую армию именно в период ее поражений и отступления, сражался на бронепоезде, хотя мог и устроиться в какой-нибудь канцелярии. Когда все рушилось, Даватц был в числе немногих добровольцев, не павших духом. Он имел немало знакомых общественных деятелей. Они предлагали Владимиру Христиановичу оставить гибнущую армию и уехать вместе с ними. Но профессор считал, что об этом не может быть и речи. Ведь он связан с офицерами своего бронепоезда, со своим Главнокомандующим генералом Деникиным. И пока тот не освободит его от добровольно взятых на себя обязательств, он, вольноопределяющийся Даватц, не может, не имеет морального права предпринимать каких-либо шагов для своего спасения. Чем вызвано было такое мужество профессора – до этого, кстати, человека сугубо мирного и штатского? Православной системой ценностей, которая стала нравственной основой в его жизни.

Даватц был, пожалуй, одним из немногих, кто мыслил, без всякого фанатизма и экзальтации, борьбу с большевиками как крестовый поход. Себя он называл категорически религиозным. По словам Владимира Христиановича, выше идеала единой России – и большевики стремятся к единой России – идеал правды и добра, за который и надо сражаться. В дни тяжелых неудач и отступления Даватц видел единственный путь воссоздания армии: службу в ней не просто воинов, а духовных рыцарей. По мысли этого христианина, не просто служба, но подвижничество должно лежать в основе жизни белогвардейцев (сам он показывал в этом пример своим соратникам и коллегам). Они должны быть прежде всего, по словам Даватца, аристократами духа, чтобы волны бушующего плебса не захлестнули наших одиноких маяков.

Подобные представления если не о Белой идее, то о белых воинах, вероятно, разделяли многие руководители и рядовые участники контрреволюции, но не писали об этом, ибо понимали – белые в массе своей оказались слишком далеки от идеала. Причины данного несоответствия идеалов и действительности пытались объяснить многие эмигранты, в том числе и Шульгин, писавший о невозможности требовать чистоты нравов от людей, многие из которых воюют уже пятый год.

Разумеется, белые не были святы, да и невозможно было на кровавых полях братоубийственной войны требовать высоких нравственных качеств и исполнения христианских заповедей от большинства белогвардейских офицеров, многие из которых пережили ужасы Первой мировой войны, кошмар террора, развязанного против них весной 1917 года обезумевшими солдатами, когда стремительно разваливавшаяся и духовно деградировавшая некогда грозная Русская Императорская армия превращалась в вооруженную толпу дезертиров и грабителей.