зачислить его рядовым в Красную армию. Что, изменил свое отношение к большевикам? Вовсе нет, его жест – жертвенный поступок православного христианина, стремившегося защищать Родину, пускай и одурманенную ядом коммунизма.

Штабс-ротмистр Сергей Васильевич Вакар прожил удивительно долгую земную жизнь, которую начал в Тамбове и завершил в Буэнос-Айресе, ему не хватило года, чтобы отпраздновать девяностолетие. Он служил в Черкесском эскадроне и был в нем единственным христианином – не номинальным, а подлинным. Однажды один офицер совершенно случайно ночью застрелил черкеса (тот, подъезжая к дому, в котором находился офицер, почему-то назвал себя красным и был убит наповал). Белогвардейцу грозила неминуемая смерть: ведь живущие по закону кровной мести горцы не стали бы разбираться кто прав, а кто виноват. По Промыслу Божию, на месте трагедии оказался Вакар. Он, движимый православными убеждениями, не выдал несчастного офицера черкесам. Очевидно, что люди, соизмерявшие свои поступки с евангельскими заповедями, не могли грабить и убивать мирных жителей, как иной раз поступали чуждые белогвардейскому духу проходимцы.

Владимир Юрьевич Липеровский вспоминал, когда ему исполнилось шестнадцать и он добровольцем пошел сражаться под знамена Деникина, дослужился до чина младшего унтер-офицера, как они бодро, молодо и от всей души пели «Отче наш», «Царю Небесный», «Взбранной воеводе…».

Вот так и было тогда в России: с одной стороны, молитва Богу, а с другой – вой «Интернационала», комиссарские кожанки, злоба, кокаин, желание мучить и убивать «буржуев» и «кадетов».

Или вот Иван Иванович Сагацкий. Он вступил в ряды Белой армии, не перешагнув еще семнадцатилетний рубеж. О таких мальчишках трогательно написал в своих мемуарах Туркул, отметивший, что молодая Россия добровольно вступила на путь борьбы с сатанинским большевизмом. Именно такие, как Сагацкий, и стали символом Белого движения, его нравственной чистоты, и с них современная молодежь должна брать пример. Он пошел на фронт не для того, чтобы убивать и грабить, пороть крестьян и вернуть имения помещикам, нет. Он шел умирать за Родину, шел освобождать ее от коммунистической нечисти, шел с крестом на груди и молитвой на устах. Он мог бежать на фронт из дому, но не желал идти на войну без материнского благословения. Мать пыталась отговорить его, но тщетно. Они просидели за разговорами всю ночь. Когда за окном забрезжил рассвет, мать в изнеможении тяжело вздохнула и сказала сыну:

– Ну что ж, поезжай с Богом. Пойдем, помолимся вместе…

Они стали на колени перед почерневшими от времени старинными образами и обратились к Господу с горячей молитвой. Потом мать благословила сына на ратный путь.

Вообще родительское благословение на ратный путь несет в себе что-то символичное, так ведь было на Руси испокон веков. Роман Гуль вспоминал, что когда они с братом добровольцами отправлялись под знамена Корнилова, мать надела им на шеи ладанки как благословение. И уже одно это говорит о правоте и святости дела, за которое воевали лучшие добровольцы.

На кровавых полях Гражданской войны Сагацкий выжил, дослужился до чина сотника (он воевал в рядах казачьих войск); потом, уже в эмиграции, окончил Парижский университет, стал инженером-геологом; отошел в мир иной в 1981 году в Париже, за десять лет до распада Советского Союза[40].

Такая судьба типична для многих белогвардейцев, в юном возрасте добровольцами вступивших на путь борьбы с большевизмом[41].

Они не сломались и не опустились морально. Почти все в тяжелейших условиях эмиграции сумели получить высшее образование, состояться в профессии, создать семью и устроить свой быт, оставшись подлинно русскими православными людьми. Это им удалось благодаря духовному стержню и глубокой вере в Бога, не утраченной, а только укрепленной в горниле братоубийственной смуты. Многие из них, подобно Ивану Сагацкому, дожили до восьмидесяти лет. Удивительно, но старая и благородная Россия, с потемневшими образами в красном углу, была еще жива, когда на советских экранах шла «Ирония судьбы…», гремели песни Высоцкого и лилась кровь наших солдат в неприветливых горах Афганистана, а страна задыхалась в душных тисках «развитого» социализма. В сущности, не так уж и далеко друг от друга жили люди, говорившие на одном языке, но такие разные и непохожие. Мне думается, что подлинная Православная Россия все же сохранилась там, в эмиграции…

Не всегда белогвардейцы заявляли о своем Православии, не всегда писали об этом, ведь вера – дело, в общем-то, сокровенное. Но были в Белом движении воины, свидетельствовавшие о христианстве всей своей жизнью, подчас скромной и незаметной.

…Начальник штаба 3-й пехотной дивизии полковник (генералом он станет чуть позже) Борис Штейфон приехал в расположение Самурского полка[42] для получения давно обещанного ему телефонного имущества.

Командира полка в штабе не было: он должен был прислать приемщика. Штейфон сидел и, скучая, смотрел в окно. Раскрылась дверь, и с вопросом: «Можно войти?» – на пороге появилась подтянутая фигура в солдатской шинели с унтер-офицерскими нашивками. При виде вошедшего полковник оторопел и невольно поднялся с места, ибо перед ним стоял… генерал-лейтенант Императорской армии Леонид Митрофанович Болховитинов, бывший во время Первой мировой войны начальником штаба Кавказского фронта, где Штейфон служил капитаном Генерального штаба, а Болховитинов был для него высоким начальством.

– Каким образом вы, Леонид Митрофанович, перешли на положение рядового? – с изумлением спросил полковник.

– Моя история, знаете ли, Борис Александрович, типична, служил подневольно у большевиков, при первой же возможности перешел к вам. Был судим и, так сказать, для искупления прегрешений направлен в Самурский полк.

Болховитинов посмотрел на свои унтер-офицерские нашивки и улыбнулся:

– Вот, Борис Александрович, как «хорошо грамотный», назначен в команду телефонистов…

Отец Георгий Шавельский, лично знавший Болховитинова (он совершал над ним Таинство венчания), вспоминал о назначении большевиками этого генерала инспектором по формированию войск. Батюшка как-то встретил Болховитинова в Красной столице и услышал от него:

– Не удивляйтесь, что я тут на службе. Если Бог поможет мне сформировать хоть один настоящий корпус, виселиц не хватит для здешних мерзавцев.

Позже он бежал в Екатеринодар, рассчитывая вступить в Добровольческую армию, командующего которой генерала Деникина знал лично по академии. Но вышло иначе. Деникин отдал его под суд[43], приговоривший Болховитинова к смертной казни, позже замененной разжалованием в рядовые. Нелегко было немолодому генералу служить рядовым. Однако он выполнял свои новые обязанности с образцовым усердием, подлинно христианским смирением, безропотно перенося все невзгоды и подчиняясь начальству; был произведен в унтер-офицеры, а затем восстановлен в чине генерал-лейтенанта с увольнением в отставку.

Позже Болховитинов стал управляющим военным ведомством кубанского правительства, и по роду деятельности ему приходилось контактировать с Главнокомандующим. Отцу Георгию Шавельскому Леонид Митрофанович не раз говорил,