Шрифт:
Закладка:
Это гонконгское назначение стало поворотным пунктом в моей мирской карьере. За три года жизни в этой колонии я накопил 7 или 8 тысяч фунтов и в 1868 г. вернулся домой через Японию и Америку, которую пришлось пересечь на повозке, так как железная дорога в своём продвижении на запад тогда достигла только Миссури.
О трёх годах в Гонконге мне нечего особо сказать. Тамошнее [колониальное] сообщество представляло собой торгашескую плутократию. Время, не занятое работой (в которой я достиг значительных успехов) я проводил в игре в карты, которая была главным развлечением среды, в которую я попал. Но когда бы я ни увлекался азартными играми, что бывало в разные периоды моей жизни, я ни разу не терял самоконтроля, когда мне не везло. Я проигрывал и выигрывал, и теперь даже не могу сказать, в какую же сторону склонился мой общий счёт.
Когда я пересекал Американский континент, моими спутниками были некий доктор Бурн и молодой человек по имени Эбди, но с тех пор я полностью потерял их из виду. По дороге я остановился примерно на десять дней в поселении мормонов Солт-Лэйк-Сити, находившемся тогда полностью в их руках, и подружился с некоторыми из них, а также имел возможность поговорить с Брайэмом Янгом.
Впечатление, сложившееся у меня о мормонах, сильно отличалось от мнений, преобладавших тогда в Соединённых Штатах. Люди — а тогда на всей территории штата Юта жило около ста тысяч человек — были дисциплинированны, вели себя хорошо и были в необычайной степени трудолюбивы. В самом городе Солт-Лэйк-Сити не было каких-либо пороков и преступлений, и девушки могли поздно вечером возвращаться из гостей и прочих развлечений без малейшего риска, что на улице к ним станут приставать. Во всём городе не было питейного салуна, а что до многожёнства, о котором так много говорят, то оно играло очень малую роль в общественной жизни. Только старейшины церкви, строго державшиеся своего учения, имели больше одной жены, а клеветническая теория, распространённая в США и Европе, что всё дело в распущенности и потакании страстям, самым нелепым образом не согласуется с фактами.
Наконец через Ниагару мы достигли Нью-Йорка, и я почти сразу же отправился в Лондон.
Первым из старых друзей, с которыми я повидался, был Хенри Стэк, брат моего большого друга Херберта Стэка, и он рассказал мне о семье, с которой они недавно познакомились — об Эденсорах. Они были очарованы ими. Меня собирались представить им при первой же возможности. В том факте, что я услышал о них, как только вернулся из-за границы, есть особое значение. У меня, особенно во время возвращения домой, было ощущение, что продолжать оплакивать мою потерянную любовь было бы чем-то вроде сумасшествия. Я решил отрезать себя от этого ужасного эпизода, собрав все имевшиеся у меня письма Веры и её портрет, и выбросив их за борт посреди Тихого океана. Я решил, что единственное, что мне оставалось — это жениться, и таинственные силы, управляющие нашими жизнями, не стали терять времени, чтобы навести меня на верный путь, ведущий к этому результату.
Меня сразу же приятно поразила младшая из сестёр Эденсор, Пэйшенс, на которой я в конце концов и женился. Теперь, когда более чем через сорок лет я это пишу, я могу сказать, что этот союз стал осуществлением давних кармических уз, о которых в то время я не мог даже подозревать. Высший авторитет заверил меня, что если бы моё раннее желание было удовлетворено, мой контакт с оккультным миром был бы отложен на много жизней. А мой брак с Пэтти, — как я всегда её называл, — привёл к возвышенным, с оккультной точки зрения, последствиям, но о них я напишу позже.
Трудно будет описать ранние годы нашей супружеской жизни, точно отразив весь ход событий, будучи теперь под впечатлением восхитивших меня возвышенных черт характера моей жены, которая, уже покинув эту жизнь, обрела такие духовные достижения, великолепие которых нельзя вполне постичь физическим мозгом. Но эти ранние годы были не лишены тёмных сторон, как бывает всегда, когда сильная физическая страсть со стороны мужчины не встречает адекватного отклика. Но мне не следует сгущать краски — наша дружба была во многих отношениях приятной ещё и до того, как стала облагорожена духовным прогрессом.
До своей женитьбы я делил жилище с Хенри Стэком во многих местах вблизи Лондона и скоро завязал отношения с газетой «Стэндард», которую тогда редактировал капитан Хэмбер. Я посылал туда подробные описания, касающихся моего путешествия домой, и ещё до приезда обеспечил себе место ведущего автора. Затем я получил постоянное место в этой газете, и многие годы писал все передовые заметки в «Ивнинг стэндард». Эта работа давала разумное оправдание моему браку, который состоялся 6 апреля 1870 г. в церкви св. Иоанна, в Ноттинг Хилле. На медовый месяц мы отправились через Фолкстон в Париж.
Моя жена вскоре начала вести дневник; это была запись событий, которую мог читать кто угодно, а не личный дневник мыслей и чувств. Она вела его всю нашу совместную жизнь, так что теперь он составляет 31 том рукописей, сверяясь с которыми я теперь могу быть точным в датах и порядке развития событий в такой степени, в какой не мог бы, если бы мне пришлось полагаться лишь на свою память.
Ещё до свадьбы мы сняли небольшой домик на Лэдброк Гров, 15, где мы поселились после нашего возвращения из Парижа.
Моя мать умерла 13 ноября 1870 г. Её невесёлая жизнь получила подавляющее завершение, ибо её разбил паралич, ослабивший не только её тело, но и некогда блестящий интеллект.
Джоун, старшая сестра моей жены, к тому времени вышла замуж за Клемента Редферна, и
