Шрифт:
Закладка:
Мне дали понять, что мой дед был процветающим врачом, который по моде той эпохи проиграл своё состояние. Его сыновьям пришлось выплывать или тонуть самим, оставленными на произвол судьбы. Мой отец выплыл на журналистике и литературе. В 1825 г. он женился на моей матери Джейн Фрай, о жизни которой я знаю очень мало. Он умер в 1844 г. в возрасте около 45 лет, оставив мою мать и её семью без средств к существованию. Я родился 18 января 1840 г.; точной записи времени рождения у меня нет. Я только знаю, что это было поздно вечером. Моя жена, изучавшая астрологию, уточнила время как 22:30 или 22:45.
Нас было несколько детей. Старшая, Джулия, была многообещающей девочкой, поэтически одарённой, но умерла совсем молодой вскоре после смерти отца. Следующая, София, дожила до преклонного возраста, но провела многие годы прикованной к постели. У неё был заметный художественный талант, но она страдала от плохого здоровья и бросила живопись, не успев добиться признания. Мой брат Фредерик заболел лёгочной болезнью ещё в молодости, уехал в Австралию, добился там успеха как журналист и умер примерно в 1886 или 1887 г. Следующий ребёнок, моя сестра Эллен (ещё живущая, когда я это пишу) в юности зарабатывала гувернанткой, но удачно вышла замуж за Эдварда, сына известного филантропа-просветителя Уильяма Эллиса. У неё есть дочь и несколько сыновей, и у всех дела идут неплохо. Они сменили свою фамилию на де Везэн, как они по праву должны называться, потому что такой была первоначально фамилия их семьи во Франции.
Как известно изучающим оккультизм, мы не приходим в воплощение по одиночке, вне связи с теми, с кем уже были связаны в прошлых жизнях. И хотя позднейшие исследования позволили мне выявить среди своих современников достаточное количество друзей и родственников по прошлым жизням, нынешняя родственная связь не обязательно коренится в прошлом. Насколько я мог пока что убедиться, у меня не было кармических уз, привязывающих меня к семье, в которой я родился в этой жизни. Моя карма, я полагаю, предполагала болезненное воплощение и необходимость страданий, что моё окружение и обеспечивало.
Литературные таланты и неутомимое трудолюбие моей матери обеспечивало нам — только-только — крышу и хлеб в течение моего детства. Мои старшие сёстры с самого раннего возраста, как только было возможно, стали поддерживать семью своими заработками в качестве гувернанток, но я помню постоянную озабоченность насчёт денег, от которой страдала моя мать. Меня отправляли в дешёвые школы по соседству там, где мы жили — в Кэмдене и Кентиш Тауне, и как я смутно помню, учёба там была очень неприятной — отчасти по причине моего робкого характера (который, полагаю, был результатом женского воспитания), что сделало меня жертвой школьных задир. Затем пришло время, когда я был послан в Лондонскую Университетскую Школу на Гауэр стрит, и для меня получили разрешение обучаться там, не платя обычных взносов. Оно было получено благодаря вмешательству моей тёти, мисс Сары Фрай, которая была гувернанткой и давала уроки в семье м-ра Ки, завуча этой школы.
Эта договорённость оказалась не очень успешной и много лет не продлилась. Я достаточно неплохо успевал по элементарной математике и французскому, но был не в состоянии достичь успехов в латыни и у меня постоянно были связанные с этим неприятности.
Моя внешкольная жизнь в тот период стала несколько светлее благодаря доброте сестёр Джона Стюарта Милла. Моя мать была знакома с их семьёй и мы часто ходили к ним в гости на Кенсингтон Сквэр. Так что я помню мать Милла, что сейчас кажется глубокой стариной. Помню, что когда мне было 12 лет, с одной из мисс Милл мы отправились посмотреть похороны герцога Веллингтона из сада Малборо Хауса — в то время он был не королевской резиденцией, а просто общественным зданием, используемым для разных контор.
Мой краткий школьный курс закончился следующим образом. У меня возникла глубокая неприязнь к учителю латыни, и одним утром я имел глупость написать мелом на доске в кабинете математики оскорбления в его адрес. Меня выявили, так как всех мальчиков опросили, и я, рад теперь признаться, не стал врать. Меня вызвали к завучу и заставили выучить 500 строк на латыни, причём я должен был находиться взаперти, пока это не будет сделано. Дисциплина в этой школе осуществлялась без всяких телесных наказаний.
После того, как я несколько дней находился взаперти в школе с утра до самого вечера, нисколько не продвинувшись в данной мне задаче, мать забрала меня из школы совсем и дала мне работу, подходящую моим вкусам — черчение. В то время все мои склонности были направлены к инженерной деятельности, но у меня не было денег, чтобы законно заняться этой профессией. Моим единственным шансом было начать в качестве чертёжника. Скоро я приобрёл неплохие навыки в этом деле и с помощью сестёр Милл был взят в качестве бесплатного подмастерья в чертёжную контору одного из патентных агентств в Линколнс Инн Филдс. Со мной не очень великодушно поступили, так как я выполнял ту же самую работу, что и старшие, получавшие полную плату чертёжники, так что этот период я тоже вспоминаю, как очень несчастливый. Главному чертёжнику я не нравился, так как он поначалу видел во мне мальчика на посылках. Я протестовал против такого подхода, и старший партнёр фирмы принял мою сторону, но эта неприятная напряжённость не была большим облегчением, хотя в конце концов я был удостоен щедрого жалования в 10 шиллингов в неделю.
Позже, уже как вполне компетентный чертёжник, я получил нормально оплачиваемую работу в других фирмах и наконец был в состоянии зарабатывать себе на жизнь и облегчить нагрузку на скудные заработки матери.
Раз уж я обратился к периоду своего детства, тут пожалуй будет уместно попытаться дать читателю более ясное представление о примечательной личности моей матери. Если бы ей больше повезло, я уверен, что она добилась бы известности в литературе. Единственная важная книга, которую она смогла написать, будучи вдовой, «Обходные пути истории» (Byways of History), привлкла внимание, но необходимость зарабатывать на хлеб для
