Шрифт:
Закладка:
— Можешь мне кое-что пообещать?
— Всё, что угодно, коллега, — без промедления ответил Герберт. — Если речь не о взрыве Земли.
— Ты учёный, ядерщик. Тебя послушают, — мрачно сказал Гедимин. — Сделай так, чтобы послушали. Вы будете изучать ирренций после войны. Мы уже ничего не будем, нас истребят. Не перебивай. Изучайте, пока не поймёте всё. И про мембрану между галактиками, и про щупальца на коже, и про изменение критической массы. До тех пор — скажи им — пусть любое применение ирренция будет под запретом. Хватит, наделали бомб…
Конар взял его руку и крепко прижал к своей груди. Его сердце билось часто-часто, быстрее, чем у самого взволнованного сармата, — Гедимин пальцами чувствовал его пульсацию.
— Клянусь атомным ядром, коллега. Никто не притронется к ирренцию до его полного изучения. Когда это случится — и если я доживу — я найду вас. Мы построим самую мощную энергостанцию в мире. Пока есть время, подберите ей название.
…Конар был в почёте у бывших каторжников — даже теперь, когда он мог ходить, его носили втроём, считали это честью и яростно из-за неё спорили. Гедимин выглянул на пару секунд проводить учёного; его встретили настороженно, но без прежнего страха. Он увидел, что язв на коже людей стало меньше, а относительно бодрых лиц — больше, — видимо, Джон разделил флоний по молекуле на всех. Гедимин оставил Конару координаты Ириена — и всю прыжковую карту, составленную когда-то Константином. В теории Прожиг был освоен, осталось вернуться на околоземную орбиту, и Гедимин с этим не спешил.
Он сидел у щита управления и в задумчивости перелистывал ежедневник, когда динамики под потолком ожили:
— Это Джон Винстон. Гедимин, ты меня слышишь?
— Да, — нехотя ответил сармат.
— Профессор сказал, что мы всё ещё в чужой галактике. Он знает, как выбраться, но хочет, чтобы ты показал это на практике. Когда ты будешь готов?
— Завтра, — сказал Гедимин. — В пять утра. Проследи, чтобы Герберт отдохнул.
Из динамиков донёсся облегчённый вздох.
— Вы справитесь вдвоём, или что-то нужно от моей команды?
Гедимин хотел презрительно фыркнуть, но вспомнил, как «Немезида» обгоняла омикрон-лучи, и осёкся.
— Да. Когда я дам сигнал, они должны держать корабль прямо. Не отклоняясь ни на долю градуса.
— Какой сигнал? — деловито спросил Джон.
— Я скажу… — Гедимин на секунду задумался, стоит ли переводить команды, но решил, что в паре слов никто не запутается. — «Jasu deka den una!» Это команда начать отсчёт. Когда мой счётчик скажет «un» — держи курс и не меняй его. Когда после этого услышишь « heta» — делай что хочешь.
— Понятно, — сказал капитан. — «Ун» — это единица, а «дек» — десятка? Цифры похожи на наши. Я немного знаю ваш язык. Вот ведь странность — никогда не слышал, чтобы сармат на нём говорил. Пара слов, команда, полфразы, — сколько угодно, а вот чтобы целый разговор…
— Вы сами запретили наш язык, — сердито отозвался Гедимин. Он пытался вспомнить, когда говорил по-сарматски — хотя бы с Линкеном, никогда не придававшим значения запретам…
…В отсеке снова было тихо. Роторы вращались, корабль подходил к поясу астероидов и к завтрашнему утру должен был до него добраться. Гедимин сидел за щитом управления и сердито щурился на мониторы. «Может, и правда — сдаться? И Конар, и Джон обещали…» — оборвав мысль на полуслове, сармат криво ухмыльнулся. «Им бы самим сейчас выжить. Что Джону, что Конару…»
Расклад получался неутешительный — что так, что так выходило, что Гедимин в лучшем случае успеет вернуться на Землю и провести на ней один-два дня. Он снова пересчитал тех, кто расстреляет его при первой же встрече, и невесело усмехнулся. «Досадно. А только встретился с Конаром…Будь у меня хотя бы неделя…»
Он тяжело вздохнул, посмотрел на свои руки и, решительным движением расстегнув правый рукав от локтя до запястья, взялся за лучевой резак. Работать одной левой рукой было непривычно, от обжигающей боли темнело в глазах, но багровые буквы одна за другой появлялись на предплечье. Выведя последнюю, сармат на несколько секунд зажмурился, потом, усилием воли отключившись от болевых ощущений, взглянул на распухшую руку с фигурными ожогами. «К-о-н-а-р,» — Гедимин приложил к ранам прохладную бронированную ладонь и ухмыльнулся. «Чтобы не забыть. Даже если своё имя забуду.»
20 октября 30 года. Галактика Вендана, крейсер «Бет» — Земля, Северный Атлантис, Ураниум-Сити
Ожоги от лучевого резака болели всю ночь; Гедимин оборачивал повреждённую руку мокрой ветошью — этого хватало, чтобы отключиться на полчаса, затем боль возвращалась. Когда в полтретьего сармат поднялся на ноги, в последний раз сменил охлаждающую повязку и затолкал свёрнутый матрас в ближайшую нишу, ожог уже не болел, но отчаянно чесался, — заживление шло полным ходом и причиняло не меньше неудобств, чем сама рана.
Гедимин открыл прыжковую карту, несколько секунд в задумчивости разглядывал земной шар, затем ткнул пальцем в область над бывшими канадскими территориями. Выбранная точка была удалена от Земли на четыре «луны» — вполне достаточно, чтобы при сброшенной скорости успеть «отремонтировать» реактор и добраться до аварийной капсулы. «А потом — в Ураниум,» — он вспомнил бараки, снесённые под космодром, и турели на уцелевших крышах. «Десять дней назад он был цел. Интересно, как сейчас.»
Выбор, впрочем, был невелик — из сарматских баз на Земле, кроме Ураниума, уцелели только Утгард и Коцит, а спутники Сатурна Земной Союз бомбил уже несколько месяцев, — Гедимин думал о высадке на Фебе, но идея казалась ему плохой, и он, не требуя от себя научных обоснований, остановился на Ураниуме. «Там есть лес,» — вспомнил он. «И пещеры у озера. Даже если я там буду последним сарматом, есть шансы на выживание. А потом… посмотрим.»
В полпятого в отсек деликатно «постучался» Конар. Динамики под потолком шипели и бормотали, — экипаж «Бета» готовился к возвращению в Солнечную систему. Гедимин, вполуха слушая приказы Джона, отметил, что
