Шрифт:
Закладка:
* * *
Маркиз де Вилькье,[427] капитан гвардии, состоял в числе друзей великого Конде.[428] Однажды, когда он находился у г-жи де Моттвиль,[429] кто-то принес весть, что принц арестован по приказу двора.
— Ах, боже мой, я погиб! — простонал маркиз.
Удивленная этим восклицанием, хозяйка сказала:
— Я знала, что вы — друг принца, но не думала, что такой близкий.
— Как! — вскричал гость. — Разве вам не известно, что приводить такие приказы в исполнение полагается мне? Меня не позвали, — значит, мне не доверяют, это же ясно.
— Мне кажется, — возмутилась г-жа де Моттвиль, — что ваши опасения излишни: вы ведь не дали двору никаких оснований подозревать вас в измене. Радуйтесь же, что вам не пришлось сажать друга в тюрьму.
И г-н де Вилькье устыдился первого движения своей души, обнаружившего всю ее низость.
* * *
Во время званого ужина, на котором присутствовала г-жа д’Эгмонт,[430] доложили о приходе человека по фамилии Дюгеклен. При этом имени[431] фантазия гостьи разыгралась. Она попросила посадить новоприбывшего рядом с нею, осыпала его любезностями и даже предложила ему отведать кушанья, стоявшего перед нею на столе (это были трюфели). «Сударыня, — ответил глупец, — зачем мне они, когда рядом вы?». — «При этих словах, — рассказывала г-жа д’Эгмонт, — я пожалела о том, что была с ним столь предупредительна, и поступила как дельфин из басни,[432] который спас кого-то во время кораблекрушения, но, увидев, что это не человек, а обезьяна, сбросил ее обратно в море».
* * *
Мармонтель в молодости любил бывать в обществе старика Буэндена,[433] стяжавшего известность своим остроумием и безбожием. Однажды тот сказал ему: «Встретимся у Прокопа».[434] — «Но там же нельзя говорить о философских материях». — «Нет, можно, если придумать условный язык, нечто вроде арго». И они тут же составили для себя словарик: душу назвали Марго, религию — Жавотта, свободу — Жаннетон, а всевышнего — господин де Бог.
Вот они сидят в кафе, спорят и отлично понимают друг друга. Неожиданно в их беседу вмешивается подозрительная личность в черном и спрашивает Буэндена: «Нельзя ли узнать, сударь, кто этот господин де Бог, который ведет себя так дурно и которым вы так недовольны?». — «Сударь, — отвечает Буэнден, — он — полицейский шпион».
Легко себе представить, каким хохотом посетители кафе встретили его слова: господин в черном сам был из людей такого сорта.
* * *
Однажды, когда Людовик XIV опасно захворал, лорд Болинброк[435] выказал искреннее сочувствие больному. Удивленный монарх сказал ему: «Я тем более тронут вашим вниманием, что вы, англичане, не любите королей». — «Государь, — ответил Болинброк, — в этом мы похожи на тех мужей, которые не любят собственных жен, но стараются понравиться женам соседей».
У шевалье де Бутвиля[436] вышел спор с женевскими представителями.[437] Один из них очень разгорячился. «Разве вам не известно, что я представляю здесь короля, моего повелителя?», — остановил его шевалье. «А разве вам не известно, что я представляю здесь тех, кому я равен?», — отпарировал женевец.
* * *
Графиня д’Эгмонт нашла очень достойного человека на должность наставника к своему племяннику, г-ну де Шинону, но не решалась заговорить о нем со своим братом, г-ном де Фронсаком: тот считал ее особой чересчур строгих правил. Тогда она пригласила к себе поэта Бернара[438] и, когда тот явился, рассказала ему, в чем дело. Бернар ответил: «Сударыня, автор „Искусства любви“ слывет человеком не слишком нравственным, но в этих обстоятельствах нужен кто-нибудь еще более легкомысленный. Знайте, что мадмуазель Арну[439] разрешит все ваши затруднения гораздо скорее, чем я». — «Вот и прекрасно! — рассмеялась г-жа д’Эгмонт. — Устраивайте ужин у мадмуазель Арну». Так и было сделано. Во время ужина Бернар посоветовал пригласить наставником аббага Лапдана, и г-н де Фронсак согласился. Это был тот самый аббат Лапдан, который стал впоследствии воспитателем герцога Энгиенского.[440]
* * *
Когда некоего философа упрекнули в чрезмерной любви к уединению, он возразил: «В свете все стремится меня принизить; в одиночестве все меня возвышает».
* * *
Г-н де Б* — один из тех глупцов, которые всерьез верят, что положение в свете всегда соответствует истинной ценности человека. В простодушии своем он не допускает даже мысли, что человек порядочный, но ниже его рангом или не украшенный орденом, может пользоваться большим уважением, нежели он. Вот г-н де Б* встречает такого человека в одном из тех домов, где еще не разучились чтить талант. Он по-дурацки таращит глаза от изумления. «Не иначе как этот человек выиграл крупный куш в лотерее», — думает он и позволяет себе называть нового знакомца «любезный», хотя к последнему даже в самом избранном обществе относятся чрезвычайно почтительно. Я не раз наблюдал подобные сцены, достойные пера Лабрюйера.[441]
* * *
Внимательно присмотревшись к М*, я нашел, что характер у него весьма примечательный: он очень приятен в обхождении, ибо, стремясь понравиться только друзьям или тем, кого уважает, он вместе с тем всячески избегает вызывать к себе неприязнь. Такое поведение представляется мне вполне разумным: оно позволяет воздавать должное как дружбе, так и свету. Делать людям больше добра, быть услужливей и ласковей, нежели М*, нетрудно; причинять им меньше вреда, реже докучать им и раздражать их, нежели он, невозможно.
* * *
Однажды, когда аббату Делилю предстояло читать свои стихи в Академии по случаю вступления в нее одного из его друзей, он бросил такую фразу: «Мне хочется, чтобы о чтении не знали заранее, но я боюсь, что сам же о нем и разболтаю».
* * *
Г-жа Бозе предавалась любовным утехам с некиим учителем немецкого языка. Так их и застал г-н Бозе,[442] вернувшись из Академии. «Я же вам говорил, что мне надобно уходить», — упрекнул даму немец. «Что мне надобно уйти», — поправил г-н Бозе, даже в эту минуту оставаясь пуристом.
* * *
Г-н Дюбрейль,[443] уже смертельно больной, сказал своему другу, г-ну Пемежа:[444]
