Шрифт:
Закладка:
Радио мне о тебе так сказало: «Заглянувший в неё не отмолится».
А я не боюсь заглянуть. И даже креститься не стану!
Кристина…
Ты уже всю меня и так…
Знала б ты, какой у тебя классный язык… Какие пальчики, губы…
Аввв…
…
…
…
Меня всё ещё дрожь пробирает, ты понимаешь? Сижу не могу. Это ведь наша первая ночь — а я совсем не с тобой. Тревожусь о всяком, думаю, нотирую-рефлексирую.
А надо ли это?
А не ко всем чертям?
Пальчики-пальчики-пальчики… Как хочу опять облизывать, целовать твои пальчики… Тереться щекой о щёку…
Любимая, любимая…
Я едва удерживаюсь в этом шторме в открытом море любви…
Ты… Я сделаю всё, чтобы тебя спасти, милая, прекрасная и волшебная.
Только бы знать, от чего. Только бы слышать твои желания.
Околица хитрая, Околица подлая — но я-то хитрее! Я сильнее неё!
Я уже спасла тебя из безумной палаты. Дальше — что-то сделать бы с Тётушкой. Её можно отворотить, есть возможности, как-то выкрутимся.
Из этого города выхода нет — но мы справимся, мы решим. Может, я просто для себя не старалась искать. Может, я просто плохо искала. Может, вместе у нас получится: ведь ходят здесь корабли! Да, они не швартуются в пристани, только замечают маяк — ну и пусть! Если корабли есть — то и внешний мир тоже обязан там быть.
Я ведь даже, пока писала всё это, почти смогла успокоиться. Даже мысли вроде бы как на месте, а это уже хорошо.
Нам нужны мысли, особенно — ясные, свежие. Чёткие. Яркие. Такие, чтоб можно видеть и разглядеть.
Я не знаю, заметила ли ты, но — в Околице кроме нас ещё люди. Я имею ввиду, настоящие. Об одном мне сказала София — ты не знаешь её, не видела, она заступила на смену после меня. А второго ты и сама узнала и не узнала. Но рассказала мне про него.
Почему я так уверена?
Знаешь, при всей странности нашего города, люди сами по себе на проезжей части не возникают. Да и сами местные — ну, они тихие. Они не злые совсем, они не будут толкаться, хамить. Здесь нет такого, так не бывает. Только недовольные туристы так грубить и толкаться могут.
Я думаю, нам нужно бы отыскать тех двоих. Возможно, мы сможем ими воспользоваться.
Скажешь, я злая, расчётливая, и уже строю коварные планы по жертвоприношению невинных душ?
…
…
…
Я вышла на балкон, стояла, курила. Задумалась о своих словах.
Я ведь и правда готова вдруг чего принести тех несчастных в жертву, заслужили они того, или нет. Просто они — не ты. Они не важны для меня. Но всё ещё смогут помочь.
Я ещё вот про что думала.
Нам с тобой необходимо быть максимально-честными подруга перед подругой.
Нас будут бить по желаниям.
Мы должны обнажить их. Явить, как есть, без прикрас. Ведь, в таком случае, мы сами будем предельно-ясно осознавать, что у нас отнимут, что исказят, извратят — и явят к нам палачами.
Поэтому я начинаю с себя.
Я Елизавета.
И я хочу, чтобы моё всегда оставалось моим.
А теперь ты моя, Кристина. Ты моя, только-только моя.
Моя любовь назначила тебя жертвой. Околица сделает всё, чтобы искривить, изломить тебя. Сделать так, чтобы я ненавидела решительно всё, что связывает нас с тобой. Чтобы ненавидела прежде всего себя за то, что обрекаю тебя на ужас. Но это не потому, что сейчас всё это вот написала. Нет, эти слова сказаны мне от меня. Чтобы я видела, понимала, откуда будет удар.
Я уже не танцую. Я — это Ярость.
Ярость к этому треклятому городу за то, что он во второй раз намерен отнять у меня всё самое дорогое. Поставить меня на место.
Но нет.
Я провела здесь достаточно времени. И с меня хватит.
***
Вот теперь я полностью успокоилась, могу ровно дышать и спокойно печатать.
Эта запись получилась чертовски сумбурной, навязчивой, полной самых смешанных чувств. Спасибо вам, ветер и море. Спасибо тебе, неизвестный старик-капитан. Конечно же, это не последняя запись. Я понимаю, что какое-то время мне ещё придётся быть здесь, но отныне — не только ради себя.
Впереди много дел — и ни малейшего представления, что правильно, а что — нет.
Но я чувствую прилив сил. Я чувствую радость.
Нежность, нежность я чувствую.
Моя любимая сейчас сладко спит, а я всё же пишу.
Я увезла её сюда, в свой дом, где спокойно и безопасно.
Но отсиживаться не получится. Я отсиживалась — и толку?
Что будет хотя бы и завтра, да нет, уже ведь сегодня — даже боюсь представить.
Кристина, моя Кристина.
Я не позволю погибнуть тебе.
Виток Третий. Чёрный цветок
Кристина
Закинув локоть под голову, голая Кристина лежала, покачивала ногой и курила, наблюдала отсутствующим взглядом, как тонкая струйка дыма тянулась к покатому потолку — и этой женщине в кои-веки было не просто хорошо, а прекрасно.
Лиза лежала рядом на животе, обнимала подушку, всё ещё мирно дремала, что-то напевала себе под нос там, во сне.
Рюкзак — кстати, всё ещё неразобранный — валялся у книжной полки, рядом на стуле со скинутой же одеждой.
Наклонный ниспадающий потолок, чуть покорёженный застеклённый шкаф-стенка с кучей самых разных книг, маленький круглый столик да две табуретки вокруг — хорошее, хорошее место, чтобы проснуться, признать: иногда жизнь может быть не дерьмовой. Для полного кайфа, пожалуй, не хватало соответствующей музыки, вот тот же «Пикник», или что-то подобное могли бы очень даже зайти.
Кристина напрягла плечи, потянулась, сделала длинную затяжку — и выдохнула, чуть с голосом.
Лиза потянулась, заворочалась, и старый пружинистый матрац ответил характерным поскрипыванием. Спавшая выгнула спину, вытянулась и, зевнув, повернулась на бок, только теперь медленно разлепила глаза.
— Ты знаешь? — сказала она тихо, глядя на подругу всё ещё сонным и размытым взглядом. — Я очень счастлива.
Её гостья вместо ответа затушила окурок о блюдце на прикроватной тумбочке — и потянулась к хозяйке этого дивного места.
… ленивая утренняя разморенность, особенно, когда утро — это не указанная цифра на часах, а время, когда ты проснулась в постели с влюблённой — самое лучшее начало дня.
***
Они
