…

…

…

… ах, как же нелепы, как же смешны и стыдны все-все-все вот эти немощные слова! Ничто, они просто ничто в сравнении с тобой настоящей!

Я пытаюсь в красивости, а получается какой-то ванильный стыд, за который и самой теперь стыдно.

Я просто вырву, скомкаю весь этот испечатанный лист, сожгу его, распылю по ветру, стану голая и босая — и воздену руки к луне, и пусть ветер, пусть море примут бьющийся из меня фонтан всех-всех-всех моих эмоций к тебе!

— Ты знаешь? Я очень счастлива!

Вот так я скажу тебе, когда ты проснёшься.

Прости, я всё же прервусь. Я пьяна, я, боже, боже… Я, я сейчас. Я всего на чуть-чуть…

…

…

…

Даже не смогла докурить сигарету.

Я пьяна, я ходила по комнате.

Нет, я плясала! Я махала руками, закидывала ноги чуть ни за голову, я прыгала, я кружилась! Кружилась, кружилась, кружилась!

Я должна! Я не имею ни малейшего права уничтожать эту запись! Ведь здесь, как ни нелепо, как ни постыдно — но я, настоящая я! И ты! Ты! Ты!

Здесь мы, здесь мы вместе, вместе с тобой!

Мир должен, нет мир обязан нас с тобой помнить! Помнить тебя — и мою тихонькую любовь…

Я не знаю, смогу ли показать тебе эту запись. Ты ведь сказала, что хочешь всё моё прочитать.

А я боюсь. Я невероятно боюсь. Ведь я уже для тебя обнажилась. Я уже впустила тебя в своё сердце. Ты уже заняла место в моей душе, ты меня изнутри, да как на ладони читаешь, видишь. В моём взгляде к тебе, в моих словах, в моих касаниях — я же в них и так всё-всё-всё вот это вот вкладывала.

Тебе незачем читать это, ты уже прочитала.

И я снова прервусь. Я уже немного спокойней. Но вспомнила об одном. Об одном очень важном и неотложном.

Я сейчас, я быстро, я вот-вот-вот уже тут.

…

…

…

(текст оборван и смазан, перекрыт отпечатком руки)

…

…

…

Прости меня, милая, прости, пожалуйста. Я плачу, горько плачу, что вынуждена так лгать тебе. Комок подступает к горлу, что свою возлюбленную я вынуждена обмануть. Что буду смотреть на тебя — и знать, что не всё сказала. Что ты веришь мне искренне — а внутри меня запечатана сокрытая от тебя тьма.

Поэтому здесь я хотя бы выскажусь. Выскажусь как есть и начистоту.

Помнишь (нет, конечно же нет, что за глупости, ведь ты и не знаешь!) ту запись про мой страшный сон?

Так вот.

Я нашла этот лист. Зачеркнула его. Разорвала. Растерзала в мельчайшие клочья — чтоб никто, чтобы ты, да даже, чтоб я сама не смели предполагать, что та плачущая, та несчастная, та рыдающая на склоне морском — это можешь быть ты!..

НИ-ЗА-ЧТО!

Околица — гиблое место. Околица проклята! Околица — чёрное место!

Она проникает в тебя! Она жрёт тебя изнутри! Разбирает до самых косточек, смакует их и обгладывает.

Меня зовут Лиза, и я не живу здесь.

Но я давно в этом месте. Я знаю её. Очень хорошо знаю.

Чем больше я о ней думаю, тем больше всё проясняется, как же здорово, что радио мне подсказало писать о себе!

О да, я теперь многое вижу.

Не дай ей проникнуть в твои желания. Околица жаждет их. Околица ищет их! Она до них доберётся, она тебе их покажет — и так извратит, исказит, изувечит, что ты сама будешь жаждать, молить о смерти!

И она пойдёт на любые, самые коварные, самые подлые ухищрения, чтобы докопаться до твоей найслабейшей, найчувствительнейшей сути — и просто выжрет, выжжет, уничтожит тебя.

А та девушка из страшного сна — она ведь была на тебя похожа. Я на неё смотрела — и понимала: вот та, с которой я скоро встречусь.

А потом ты нашла меня.

И знаешь, Кристина? Я тебя не отдам!

Вот моя клятва. Я взяла перочинный нож и полоснула себя по ладони. Притиснула руку к предыдущему листу. С силой, с болью, яростью вжала.

Я не художница, у меня нет красок. Зато есть моя кровь. Моя кровь — вот моя краска. Моя печать. Мой личный след. Мой завет во что бы то ни стало уберечь тебя. Даже если и от самой себя.

Тебе придётся быть честной со мной, а мне — будет нужно лукавить…

Но это необходимо.

Ты даже не представляешь. Даже не в силах вообразить силу того бесконечного, беспочвенного, чистого, безыдейного и тупого зла, которой пропитан весь этот постылый город.

Да и пусть, и плевать, если я всего-навсего слепок, гнилушный выкидыш разлагающейся мечты, но, знаете, что? Да-да, я к вам обращаюсь! Ко всем! Ко всем, кто это читает! Ко всем, кто ждёт, когда же я здесь издохну!

Я не святая Мария. Я не стану ждать, когда явится скорбный палач, чтобы принести меня в жертву ради чужой вины.

Я Лиза.

Елизавета. Святая воительница, вот кто я, перед вами! И я бросаю вам вызов, вызов абсурдному злу!

Кристина…

Моя Кристина… Пожалуйста, откройся, доверься мне. Распахни, обнажи свою душу так же, как я это сделала для тебя.

Когда мы сидели в кафе, ты смотрела не на меня. Ты сидела ровно передо мной, но меня там не видела. Твоё лицо исказилось, ты напряглась так, будто увидела что-то… Нет, даже не так. Будто то, что внутри тебя, от чего ты бежишь и так стараешься скрыться, не только настигло, но и вырвалось, явилось перед тобой. Вот, как ты на меня посмотрела, Кристина Смерть. Вот, как ты искривилась, лишённая страха, сочащаяся чистейшей ненавистью. Именно в тот момент я осознала: ты точно живёшь здесь.

А ещё я тебе солгала. Помнишь, ты спросила меня, что я тебе сказала. Ты не расслышала, находилась в себе.

А я тогда честно ответила:

«Ты скоро умрёшь».

Но мы ведь не имеем права на подобный исход? Не имеем, ведь так?

Рыдающая девушка на взморье — нет, это совсем, совсем-совсем-совсем никакая ни ты. Никогда не была ею, никогда, ни за что не станешь. Рыдающую девушку я разорвала, а её останки предала огню, развеяла над пучиной морской, отдала в объятья ветра. Её больше с нами не будет. Она не потревожит тебя.

Но на