Ничего сверх того!

Саня глубокомысленно возразил:

– Не всё… ой, не всё.

– Почти всё! Посмотри по сторонам, кто вокруг тебя едет – всё такие… даже девка, которая в тебя въехала, наверняка такая же.

Лёша уставился на фотографии, с которых смотрела множеством диких глаз толпа народа. Он прекрасно знал, что на каждом из запечатлённых пробы ставить некуда и заслужили они такое, что лучше вслух не произносить, – как при жизни, так и после. С верхней фотографии нетрезвое квадратное лицо уставилось на него таким тяжёлым взором, что Лёша протёр глаза и отвернулся.

– А может быть, – предположил Саня, озарённый догадкой, – это что-то по международной линии? Ты в этой области ничем не наследил?

Лёша едва не подавился.

– Я родину не продавал, – запротестовал он.

– У нас с тобой, Лёх, просто возможности не было.

Изображение Садыкова снова попалось на глаза и подмигнуло, словно заговорщику. Лёша струсил от такого поворота беседы.

– Ладно, завершили… разговор точно не телефонный.

Повесив трубку, он побегал по квартире, выглянул в щёлочку между занавесками, вздрогнул от скребущего звука и выяснил, что это голубь слетел с металлического откоса. Потом Лёша вытащил из холодильника половину жареной курицы, взял в баре початую бутылку виски, расположился на неубранной постели, отключил служебный телефон, в котором застряло несчётное количество входящих звонков, запустил на полный звук безмозглый боевик и выпал из реальности.

К вечеру на личный телефон пробилась Марина.

– Бирюков, ты где лазаешь, почему мне твоя бухгалтерия звонит? Что у тебя за рёв?

– Кино смотрю, – отвечал супруге Лёша.

– Хорошо живёшь, мне бы твои проблемы. Ладно, я задержусь.

– Вот-вот, – проговорил Лёша с пьяным упрёком, – вместо того чтоб поддерживать мужа… Чтобы рука к руке… локоть к локтю… чтобы заботиться…

– Бирюков, ты пьяный совсем? Рассолу выпей. Пока.

Часа через два Лёша устал пить, устал обсасывать куриные кости, и у него заболела голова от кинематографических взрывов, криков и пальбы. Он выключил телевизор и отдёрнул занавеску. На ограждении балкона, беспечно покачивая ногами, сидел чёрный человек. Теперь он принял цивильный вид: в синих джинсах, кроссовках и в обычной рубашке, даже крылья куда-то скрылись. По виду обыкновенный человек, только кожа у него была неестественно тёмная, не отражающая света… и кровавые глаза… и на голове вместо волос словно вороньи перья. Марина бы приняла этого пришельца за примитивного вора, но Лёша не сомневался: это его непонятный сопровождающий, от которого никуда не деться.

Устав бороться с неизбежностью, Лёша отодвинул дверь и вышел на балкон.

– Брысь, – вяло приказал он пришельцу.

– Закрой хлебало, – гнусаво отозвался тот, болтая ногой. – С кем говоришь вообще?

– Послушай, – взмолился Лёша, услыхав знакомую речь с понятными интонациями. – Чего тебе надо? Может, договоримся, как люди? Разрулим вопрос?

– Кто тут люди? Я тебе что, заместитель префекта? Договариваться он будет.

Лёша разглядывал пришельца с интересом и страхом. Черты лица были странные, словно решил нарисовать человека кто-то, кто человеком не является. В целом похоже, но общее впечатление не то.

– Раз уж такая пьянка, – сказал он просительно, – давай определимся. Я человек маленький, на высокие сферы не претендую. Объясни, что надо?

– Па-ни-маешь, пацан, – протянул пришелец. – Ты мне, в общем-то, по барабану. Чихать я на тебя хотел. Мне за тобой таскаться – лишний гемор. Но надо, чтобы всё по понятиям.

Раз виноват, получай на первый случай постоянное напоминание.

– Всё можно исправить, – подхватил Лёша. – Я человек тёмный, образование у меня, сам знаешь, техникум. Объясни, в чём я виноват. Раз у нас обоюдный интерес, ты – не хочешь видеть меня… а я – без тебя, в общем-то, обойдусь, как обходился.

Пришелец презрительно фыркнул.

– Тебе знать не положено, – процедил он высокомерно.

– То есть как? – ахнул Лёша. – Ты мне послан напоминать, а о чём – неизвестно? И как мы с тобой будем взаимодействовать?

Пришелец выпятил губу.

– Никак. Кто ты такой, чтобы с тобой взаимодействовать?

– Опять двадцать пять, – покачал головой Лёша. – Так мы с тобой ни к чему не придём. Давай, может быть, я угадаю?

– Гадалка, – хмыкнул пришелец. – Возись с одноклеточными. Беррут в гараж по объявлению…

Он непринуждённо поставил ногу в кроссовке на балконные перила.

– Не пыжься! – прикрикнул он на Лёшу. – Всё равно извилин нет… Ладно, вот тебе подсказка: что ты делал две недели назад на даче?

– Ни-че-го! – отрапортовал поражённый Лёша. – Клянусь, совершенно совесть чиста.

– На заборе был важный знак, – поведал пришелец. – Символ. А ты его замазал.

Лёша почувствовал, что сходит с ума. И ещё что над ним издеваются.

– Ребята каракули намалевали… естественно, я закрасил.

– Там были не каракули, – пришелец доверительно понизил голос, – а важный знак. Неважно, что он случайно получился, такое нельзя трогать. И за то, что ты его уничтожил…

Лёша живо предложил:

– Давай обратно нарисую. Как он выглядел?

К пришельцу вернулся высокомерный тон.

– Говорят же, не твоё дело. – Он посмотрел в Лёшины глаза почти с жалостью. – Осторожнее надо быть со знаками, дурак. Руки не распускать. А то всем проблемы, и тебе, и мне.

Лёша вздохнул.

– И за эту фигню…

Он не договорил – из темноты взметнулось крыло, и пришелец перьями ударил Лёшу по лицу.

– Хлебало закрой! – повторил он.

Пока Лёша бубнил что-то под нос и силился стереть со щеки словно бы оставленный крылом отпечаток, пришелец упал спиной назад, как водолаз перед погружением, и повис в воздухе напротив, неторопливо двигая крыльями.

– Подожди! – окликнул его Лёша. – А остальное… за остальное что будет?

– Что – остальное?

– За прочее? Как это… сребролюбие… блуд… присвоение… насилие.

– Не знаю! – выкрикнул пришелец каркающим голосом. —

Это не по моему ведомству! Это другие!

От отдалился от домовой стены и скрылся в темноте, оставив остолбеневшего Лёшу на пустом балконе.

Екатерина Кокина

Яд

В электричке выключился свет, и громады бесцветных заводов превратились в вереницу сияющих огоньков. Понятия не имею зачем, но лампы здесь всегда гасили в тёмное время суток.

Я помнила об этом, хоть и не ездила в деревню уже давно.

Без света внутренности вагона покрылись почти непроницаемой синевой. Тянущиеся до самого выхода ряды сидений терялись в этой синеве, и только оранжевый свет показывающего время табло врезался в глаза – 22:03.Темнота нагнала на меня тоску, да и увиденная впервые за несколько лет картина светящихся заводов напоминала о том, как в детстве я ездила в деревню к бабушке каждое лето. По крайней мере, мы часто виделись – она не приехала только на мой последний день рождения, сославшись на какое-то «поверье». Хотя вообще раньше она не была такой суеверной.

– Красиво горит, да? – сквозь быстрые мысли до меня донесся скрипучий голос из темноты напротив.

Там с самого начала пути сидел какой-то старик, но я не обращала на него внимания. В вагоне было почти пусто. Поздно, суббота. всё, кто хотел поехать в сторону дач и деревень на майские, уехали вчера вечером. Рядом больше никого не