— Я за, — кивнул Иларион.

— Можно, конечно, — фыркнул Платон, — но-

— Только этого не хватало, — простонала Евжена. Она перевела недовольный взгляд на Илариона. — Давай ты просто заткнешь уши, и мы пойдем дальше, а?

— Но ты сама предложила!

— Я предположила!

— Кто-то может быть в беде! — настаивала Надежда.

У меня голова разболелась от их воплей, но, прежде, чем я успела рявкнуть что-нибудь максимально оскорбительное, нетактичное и показывающее меня с самой отвратительной из имеющихся сторон, вмешался Лукьян.

— Это была бы со всех сторон замечательная идея, — сказал он, засунув руки в карманы, покачиваясь с пятки на носок и глядя куда-то в сторону вместо того, чтобы смотреть на кого угодно из нас, словно он заранее знал, какую реакцию вызовут его слова, и предпочитал ее не видеть. — Если бы не то, о чем все вы похоже забыли.

— И о чем же мы забыли? — тупо моргнул Иларион.

— Во-первых, река, в которую так любезно ткнула Рейн, как и вообще все окрестности в целом, — он вытащил одну руку из кармана, и обозначил громоздящиеся вокруг нас деревья резким круговым жестом, — находятся за пределами тропы. Сходить с которой нельзя по правилам. Помните, да?

— Лучше нарушить правила, чем оставить человека в беде! — насупилась Надежда.

Иларион согласно закивал, а вот Платон заметно напрягся, похоже, что-то осознавая.

— И во-вторых, — продолжил Лукьян, не удостоив их даже взглядом, все его внимание было сосредоточено на чем-то в глубине леса, откуда по словам Илариона доносился плач. Я бы ни на секунду не удивилась, если бы Лукьян понимал и знал, куда больше, чем говорил, — если бы кто-то был в беде, — он поднял руку на уровень глаз и несколько раз постучал пальцем по браслету. — Заклинание бы телепортировало его в академию.

— Что если чей-то браслет сломался? — не сдавалась Надежда.

— Тогда мы бы все слышали плач, — пожал плечами Лукьян, наконец обратив на нее внимание. — И вопли. И ругань. Не знаю, как все остальные, а я пока что не жалуюсь на слух.

— Но я слышу его. Плач, — сказал Иларион. — Что, хочешь сказать у меня, — он запнулся, и осознание медленно проступило в его глазах, придавая лицу шокированный и испуганный вид, — галлюцинации?

Улыбка Лукьяна была какой угодно, но только не доброй.

Он прищелкнул пальцами.

— В точку.

— Но с чего они… — забормотал Иларион.

— Из-за этого, — сказал Платон, указывая на что-то у нас под ногами.

И, когда мы посмотрели вниз, туда, куда падал свет от ограждающих тропу иллюзорных свечей, по земле туда-сюда носились стайки муравьев.

И трава под ними — чахла.

— Там кто-то есть, — Иларион указал рукой в темноту за пределами тропы. — Он… Он ранен! Нужно помочь.

Он сорвался с места так быстро, словно от этого зависела чья-то жизнь, и, должно быть, в его воображении, в том, что видел лично он прямо сейчас, так оно и было. Возможно, он даже не слышал слов Платона. Не заметил того, на что все указывало.

Или слышал их не так.

И он наверняка не слышал, как я крикнула:

— Иларион, не ходи туда!

Потому что я уже поняла, что произошло.

Насекомые.

Чахлая трава.

Галлюцинации.

Где-то рядом было проклятое место.

Со столь мощной темной энергией, что она просачивалась даже сквозь защитные чары тропы.

Иларион успел сделать только полшага за границу, когда что-то схватило его и дернуло в темноту. Стоявший ближе всех Платон метнулся следом, на какую-то долю секунды он даже ухватил Илариона за руку, рухнув на колени, а потом — рука Илариона выскользнула из его руки, и он словно растворился в темноте леса.

Прошло несколько минут.

Несколько бесконечно долгих минут, в течение которых никто не мог сдвинуться с места. Или хоть что-нибудь сказать.

— Браслет, — наконец пробормотала Евжена. — браслет должен был сейчас телепортировать его в академию, верно? — она посмотрела на Лукьяна. — Так ты сказал? С ним, с ним все будет в порядке?

— Не уверен, — Лукьян помотал головой.

— Но!

Он указал на Платона, который все еще мелко подрагивая от шока и хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, медленно поднялся на ноги, демонстрируя что-то зажатое в его руке.

Надежда прикрыла руки в немном крике.

Браслет Платона все еще был на его запястье.

Так что второй, тот, который он сжимал в кулаке, сжимал сильно, до побелевших костяшек.

Этот мерцающий фиолетовым браслет.

Это был браслет Илариона.

— Ты ничего не мог с этим сделать? — зло спросила Надежда.

Куда злее, чем должна была. Буквально на секунду черты ее лица заострились, и я подумала, что ещё немного и она бросится на кого-нибудь как дикая кошка. Но, словно придя в себя, она снова неловко потупилась.

Интересная картина.

Поначалу я даже не поняла, к кому именно она обращается.

Пока Лукьян не усмехнулся.

Он приподнял брови.

— Как?

— Также, как ты подкорректировал наши броски, — уже без прежнего запала сказала она. — Мог бы остановить время.

— Ты много читаешь, но мало и плохо слушаешь на уроках, и по тебе это видно, — сухо сказал Лукьян, от его былого миролюбивого спокойного тона не осталось и следа, как и от его нежного беззащитного выражения лица, блеска глаз за непролитыми слезами и возвыщенной беззащитности, которая не позволяла воспринимать его как угрозу даже тогда, когда нам стало известно о том, что он среди нас всех владел, наверное, самым впечатляющим даром. — Пространство и время возле проклятых мест искривлены. В них множество аномалий, магических дыр, отклонений. Попытайся я что-нибудь сделать, и последствия могли оказаться куда хуже, чем один пропавший Иларион. По крайней мере, он точно где-то в лесу. А, вмешайся я, и неизвестно, чем бы кончилось. Нас всех могло бы раскидать неизвестно куда, и хорошо, если бы вообще не стерло чье-нибудь существование.

— Но хоть что-то можно было бы-

— Если бы хоть что-то можно было бы, — пискляво передразнил ее Лукьян, — я бы сделал. Ты такого невысокого мнения обо мне, я просто поражен.

— Я не-

— Я понял.

Надежда пристыженно замолчала.

По-хорошему — у нас был всего один сценарий, который стоило бы разыграть после всего произошедшего.

Мы должны были довериться Евжене в вопросе чтения карты, проследовать к ближайшей станции (в идеале — бегом), поднять крик, ор, удариться в слезы и обрушить на наблюдателя неприятную и позорную правду — мы посеяли цесаревича. Не уберегли, не усмотрели, возможно, его уже кто-то сожрал — нужное подчеркнуть, и, пожалуйста, учитывайте это, когда будете принимать решение о