мимо Джесса, на ныне неподвижную машину. Глаза машины были темными и пустыми. Могла бы сойти за статую и, пожалуй, таковой сейчас и являлась после сказанных слов. Сердце стучало в груди у Джесса так, будто готово было взорваться после каждого нового удара, и теперь он почувствовал резкий, сильный запах своего собственного пота.

– Да, да, разумеется, ты прав. Это просто сбой. – Старик сделал несколько отрывистых вдохов, и румянец немного вернулся к его щекам. – Эта тварь бы не одолела охрану, которую я установил. Никакой реальной опасности не было. Она бы не могла и впрямь мне навредить.

Джесс почувствовал, как в горле зарождается горький смех, но подавил его.

– Этого я не знаю, – сказал он. – Но я предпочитаю заботиться об интересах своей семьи.

– Верный поступок, юноша. Верный. Была ли угроза или нет, но ты продемонстрировал поразительную смелость. Я этого не забуду. – Старик протянул руку, которая дрожала, хотя его голос уже и звучал достаточно спокойно. Джесс стиснул ладонь архивариуса и поднял того на ноги.

Если он ожидал больше благодарности, то разочаровался; архивариус развернулся и направился к женщине-солдату, которая застрелила профессора, отнял у той ружье и швырнул в сторону.

– Ты. О чем ты думала?

Этим солдатом была юная, мускулистая женщина, родом откуда-то из Южной Азии, и она явно не ожидала, что ее накажут за то, что она сделала. Она отшатнулась, испуганно покосилась на своего командира, затем вскинула подбородок и ответила:

– Сэр, мои действия были направлены на предотвращение угрозы.

– Угрозы? Этот идиот был на другом конце зала. И как, по-твоему, мы теперь что-то узнаем у человека, чьи мозги по всему полу?

– Сэр… – начал было сам капитан. Это оказалось ошибкой. Старик ненавидел, когда другие видят его испуганным и уязвимым. Было бы сейчас куда разумнее не привлекать внимания.

– Молчать! – во всю глотку злобно заорал архивариус, и капитан застыл. Все остальные солдаты тут же уставились на него. – Вот так вы тренируете своих лучших солдат? Это ведь лучшие, верно? Или вы хотите, чтобы я тоже погиб?

– Нет, сэр. – Выражение лица капитана стало жестким, взгляд остекленел. – Я готов отдать жизнь, чтобы…

– Я видел лишь одну жизнь, которая бросилась наперерез этой твари, и это была жизнь преступника. Вы разжалованы, капитан. Убирайтесь прочь. – Архивариус повернулся к женщине, которая стреляла на поражение: – У вас час на то, чтобы покинуть город, иначе я заставлю сфинксов на вас охотиться. Прочь. Чтобы я не видел на вас этой формы. Возвращайтесь в захолустье, в котором Библиотека вас нашла.

Какую бы обиду и шок солдаты ни испытали, они ничем не выдали своих чувств. Оба кивнули и вышли через дверь, через которую входил Джесс.

Вперед уверенно вышел другой солдат. Он быстро открыл свой Кодекс и что-то в нем записал.

– Мы выведем вас наружу, сэр.

– Никуда вы меня не выведете. Вызовите другой отряд, чтобы сопроводил меня до дома. Вы все возвращаетесь обратно в армию. Если бы хоть один из вас был достоин называться элитой, то предотвратил бы случившееся.

Это была захватывающая дух, вздорная демонстрация власти. Архивариус только что уничтожил карьеру дюжине людей, которые поднялись по служебной лестнице и считались сливками высшей библиотечной элиты… и ради чего? Хуже всего было то, что они не смогли ранить нападавшего, хотя вся их подготовка сводилась к тому, чтобы немедленно убивать любого, кто поднимет на архивариуса руку. Все происходящее было мелочным и жестоким.

«Вот, – подумал Джесс, – как нужно уничтожать преданность элит». Он знал, сколь серьезно эти солдаты относились к своим полномочиям, своим идеалам… однако вот стоит человек, который персонализирует все их идеалы, и в нем столько же изъянов и мелочности, сколько в любом другом. Если он и был хорошим лидером – каким однажды, должно быть, и являлся, – то явно давно забыл, как вдохновлять других.

Теперь он мог лишь наказывать людей в попытке сохранить хватку на своей зыбкой власти.

– Сэр, – сказал Джесс и поклонился, когда суровый взгляд старика пронзил его насквозь. – Вы хотите, чтобы я написал вам отчет об александрийских контрабандистах?

– Да. Иди. Можешь потребовать все необходимое. Некса проконтролирует, чтобы у тебя были все разрешения.

– Тогда я пойду.

– Да. Джесс?

Повезло, что в этот самый момент Джесс отвернулся; ситуация потрепала нервишки, и Джесс почти что откликнулся на это имя.

Однако лишняя секунда позволила ему взять себя в руки, прежде чем он поднял глаза и с невинной ухмылкой произнес:

– Вы опять путаете меня с братом, архивариус. Но я не стану обижаться.

– Да. – Взгляд архивариуса был холоден как смерть. – Да, разумеется. Брендан.

Затем Джесс развернулся и пошел прочь, ожидая, что его найдет пуля или же когти сфинкса. Стук его шагов казался чрезвычайно громким. Категоричным.

А потом он вышел в коридор, поднялся по пандусу и оказался на свежем воздухе. Сделал вдох и на минутку прильнул к древней стене Колизея, благодаря богов – какие бы ни приглядывали за ним сегодня.

Нет. Не боги.

В тот самый момент, когда он знал, что вот-вот погибнет, ему явился не бог. Ему явились воспоминания о Томасе.

Когда он наконец зашагал, то сделал это не из-за нахмурившихся солдат, что стерегли бронетранспортер, и не из-за слепящего солнца; теперь им двигало знание того, что от него зависела судьба Томаса. И судьба Вульфа, и Халилы, Глен, Дарио, капитана Санти.

И Морган.

Джесс поднял глаза и нашел черный шпиль Железной башни. Вокруг кружили птицы, но ни одна не садилась; была ли причина в силах скрывателей или виной тому материал, из которого сделана башня, но даже птицы понимали, что лучше держаться подальше.

Джесс направился к воротам, мимо бронетранспортера, и если еще вчера солдаты застрелили бы его, то сегодня они его пропустили. Стоило поблагодарить убитого внизу профессора и его бесполезную попытку восстания. Джесс не мог упустить дар, который преподнесла ему кровь того юноши: доверие архивариуса и свободу передвигаться без стеснений.

Пришло время начать войну.

Записки

Текст письма, написанного Дарио Сантьяго Халиле Сеиф. Уничтожено самим Сантьяго и не доставлено перед отбытием из Англии

Как ты знаешь, прелестный цветочек, я редко не нахожу слов, однако ты умудряешься выворачивать против меня самого мои же недостатки и мои же достоинства. Чем из этого является мое красноречие, решать тебе.

Я записываю все это на бумагу, потому что знаю, что через пару минут, когда увижу тебя и пойму, что вся моя жизнь будет зависеть от твоих слов… Я не знаю, найдется ли во мне смелость высказаться о своих мыслях. Нет, не мыслях. О чувствах моего сердца. Знаешь, я оберегаю этот конкретный орган куда тщательнее всех остальных; держу всех на расстоянии, отчасти потому, что мне искренне сложно переживать за людей, а отчасти потому, что, когда я был моложе, мне часто причиняли боль. И всегда