Гося не могла стереть из моей памяти то, что я видела в детстве. Она знала, что не сможет. Но очень старалась. Я стала этаким монстром Франкенштейна. Я могла заставить мужчину вроде Вика перерезать за меня глотку другому, но не могла заставить двадцатичетырехлетнего парня позвонить мне наутро после того, как мы трахались. Однако даже Вика я не использовала ради подлых целей. Я просто боялась быть одна. Я искала отцов в каждом вагоне каждого поезда.

В тот день Ленни не сидел за нашим уличным столом, что вызвало у меня раздражение, потому что я попросила Элис подождать, пока заказывала для него бумажную лодочку с жареными кальмарами. Она спросила меня о Леонарде, и я рассказала ей пару историй, и она то смеялась, то качала головой. Моя жизнь ее развлекала.

Элис высадила меня у дома, и мы не стали спрашивать друг друга, чтó каждая из нас собирается делать. Это был тот ранний этап дружбы, когда уважаешь границы, и вечера не обсуждаются.

Я взяла кальмаров, подошла к крохотному домишку Ленни и постучалась. Поскольку во время нашего предыдущего разговора он был бодр и вполне в себе, я не рассчитывала, что у него самый разгар нового эпизода, но так и вышло.

Я услышала из-за двери вопрос:

– Ленор, это ты?

Я была дрянью. Я воровала в магазинах. Я использовала мужчин, но всегда отдавала что-то от себя взамен. Но чтобы пойти на откровенный и мерзкий обман? Никогда. До этого момента.

– Да, – сказала я. – Это я, дорогой.

Леонард приоткрыл дверь своего дома.

– Жизнь моя! – воскликнул он, притягивая меня к своему телу и целуя в губы. Я вдохнула запах старости. На Ленни были льняные брюки и хлопковая футболка.

– Расскажи мне, что новенького в мире! – попросил Леонард, убирая мои волосы назад ладонью и глядя в глаза так пристально, что я была уверена: он вот-вот вернется к реальности. Но этого не случилось. Мы вместе сели на диван.

– Там все ужасно, дорогой. Я рада, что вернулась. Хочешь, заварю нам чаю?

– Что у тебя в руке?

– Жареные кальмары. Я привезла их из Малибу.

– А что ты делала в Малибу? – задал Ленни вопрос, подозрительно глядя на меня.

– Ездила туда с одной подругой.

– Понимаю. Ленор, позволь тебя спросить… я боюсь, что ты все еще расстроена тем, что случилось?

Как же Леонард говорил со своей женой – как со святыней, нереально! Со мной он был в своей неотесанной, эрудированной ипостаси, с Ленор – джентльменом. Больше всего меня бесило в мужчинах то, что они обращались со мной так, будто я обязана не просто терпеть их дерьмецо, но и радостно одобрять его.

– Ой, ты о чем? Ты имеешь в виду тот вечер, когда всунул мне в зад?

– Что?

– Да вот на днях, дорогой, когда мы попробовали то, что тебе всегда хотелось.

– А… Это где было, в Сэндстоуне? Та «микки», которую я принял… мало что помню.

– Да. Мы были в красной спальне. После бассейна.

– Я никак не…

– Ничего страшного, что ты не помнишь, любимый. Было немножко больно, но… В целом я бы сказала, что мне понравилось.

– Правда?

– Мне с тобой все нравится.

– Приятно слышать, – сказал Леонард, наглаживая мое запястье, как старик, которым и был. Я выжала дольку лимона на бумажную лодочку и протянула ему многоногую горку. Выражение чистой благодарности осветило лицо Ленни. Он взял у меня всю лодочку. Тихонько мычал, слишком подолгу жуя каждый кусочек и периодически с трудом глотая. Когда смотришь, как старик ест то, чем наслаждался всю свою жизнь, просто сердце разрывается. Брови Леонарда шевелились, как гусеницы, и он не взглянул на меня до тех пор, пока не доел все.

Я пошла в кухню за бумажным полотенцем. Ленни покупал дешевые, грубые. Намочила уголок листа под краном и вернулась к дивану. Забрала у Ленни пустую лодочку и вытерла ему рот влажным полотенцем.

– Ленор, ты так добра ко мне.

– А ты ко мне, любовь моя.

У Ленни рядом с телевизором стоял винный шкафчик на восемь бутылок, я выбрала самую дорогую на вид и стала искать бокалы. Однажды Леонард сказал мне, что вся хорошая посуда у него на хранении, за исключением блюд от Laboratorio. Чего ради их хранить, спросила я. Ленни не имел детей, некому было завещать тонкий фарфор. Я нашла два низеньких бокала фирмы Oneida с ярлычками какого-то грошового магазина в Долине, на которых значилась цена – 79 центов.

Я вернулась к дивану с бокалами. Двигалась медленно, чтобы встряска не вернула Леонарда в настоящее.

– Мы живем в низком, бесчестном десятилетии, – проговорил он.

– А разве нельзя то же самое сказать о любом десятилетии?

– Нет, не обо всех. В любом случае это сказал Оден[20], а не я. Но теперь его слова более верны, чем тогда.

– Ты с этим согласен, милый?

– В какой-то мере, Ленор. В какой-то мере. Первое сентября 1939 года и восьмое ноября этого года. Если посмотреть на них под правильным углом, то они – зеркальные отражения друг друга. Знаешь, что еще сказал Оден? Он сказал, что в каждом из нас есть Гитлер.

– Хм-м… Я лично верю, что в каждом мужчине есть насильник, которому до смерти охота выбраться наружу.

– Прости, что?

– Ничего, любовь моя. Ты какой-то напряженный. Тебя что-то беспокоит?

– Твои чувства ко мне, Ленор.

Леонард взял меня за предплечья своими костлявыми ладонями. Зрачки у него затуманились, как у рыбы на льду в магазине-дискаунтере.

– После того как я полежу, дорогая, после того как я отдохну… я тут подумал, не могли бы мы с тобой возлечь друг с другом?

Я чувствовала, что пенис Леонарда хочет встать. Часов на мужчине не было. Потом я уяснила, что Ленни надевал их только тогда, когда у него случались те несколько часов четкой ясности после принятия лекарств. Но однажды этот старикашка совершит ошибку. Я набралась терпения.

– Мне бы ничего так сильно не хотелось, милый. Я пойду, приму душ, смою песок с ног. Хочу быть чистенькой, как стеклышко, когда мы… когда мы возляжем друг с другом.

Мне было легко говорить то, что Леонард хотел слышать. Я всегда и без тени сомнения знала, что нужно от меня мужчине. С Бескрайним Небом я тряслась от страха сказать что-то не то. Я старалась формулировать любое сообщение как можно короче. Переписывала строчки, чтобы они казались беззаботными. Тратила мучительные