И море вдруг исчезает. Пляж, пылающий пляж! Ей хочется убежать с пляжа, вскочить с горячего песка.

Она рывком садится на постели. Над ней встревоженное лицо мамы: в руках посудное полотенце, захваченное в суматохе из кухни. Отец. Круглая лысая головка над большим животом. Если смотреть снизу, он похож на снеговика, в которого забыли вставить средину, — массивное основание и сразу крохотная головка. Какой папа смешной! «Ой-ой-ой!» — вскрикнула Кася в страхе. Между головами родителей появляется сверкающая игла, насаженная на шприц, и рука, которая держит этот шприц… Девочка сжалась под одеялом.

— Кася, надо сделать укол. — Это опять мама.

— Кася — большая умная девочка, она не боится. Это как комарик ужалит…

— Нет, как оса, — отзывается Кася, и ей так не хочется быть большой: хочется быть крошечной, такой, чтоб ее было не уколоть.

— Кася, ляг, пожалуйста, на животик, секундочка — и все в порядке. — Мама заговорила в тон сестре.

Кася больше не спорит.

— Не напрягайся, больно будет, — говорят ей, и она старается как может расслабиться, но едва игла прикоснулась к телу, все нервы, кажется, сосредоточились в одной точке.

Сестра с усилием вливает в эту точку содержимое шприца, и кусочек тела цепенеет, делается чужим, горит огнем.

Из глаз катятся на подушку слезы. А сверху доносится щебетание:

— Ну видишь, вот и все.

— Ты храбрая девочка, очень храбрая.

Кася не поворачивается, не отзывается, хотя ее накрывают одеялом, гладят — из-за слез она прячет глаза в подушке, а голос застревает в горле.

Отец провожает сестру до двери.

— Боже, как ты выглядишь! — удивляется вдруг мать. — Настоящее чучело! Зачем расплела косы? Сейчас приведу тебя в порядок.

— Не хочу, чтоб у меня были рыбы-угри, — отстраняется дочка и шипит от боли.

— Какие угри? Что ты болтаешь? Ах ты, моя температурка, ангинка ты моя милая, — рассиропилась меж тем мама. Но это не мешает ей, несмотря на сопротивление, приняться за прическу.

— Кастрюля, кажется, перекипела, — долетает из другой комнаты спокойный голос отца.

— О господи, мои клецки! — Мать срывается с места и мчится на кухню.

Девочка всовывает пальцы в волосы и торопливо распускает начало косички. Берет со стола зеркальце. Смотрит. Длинные, цвета верескового меда волосы, чуть волнистые от постоянного заплетания их в косички. Потом она ложится на подушку, а волосы распускает вокруг головы.

— Плывите вместе со мной, — шепчет она как можно тише.

— Ну, я тебе скажу, ты ненормальный! — доносится сердитый голос из кухни. — Слышит, что кипит, а сам ни с места. Мне приходится бежать от ребенка. Ноги у меня подкосятся, руки онемеют, и никому никакого до этого дела. Нет на мужчин никакой управы…

— Опять ты за свое?

— Опять, опять… Тебе говорить, все равно как об стенку горох.

— Ну так не говори.

— Вот именно. Тебе надо, чтоб я слова в своем доме не сказала. В самом деле, я только для домашней работы. Для беседы у тебя другие женщины, утонченные, рафинированные. Но они не стряпухи, как я! Каждая женщина, старый ты дурак, умеет себя показать за один час в кафе. А вот если б ее, как меня, сюда к кастрюлькам… Нет, они не такие дуры, они ищут таких, как ты, подержанных фраеров, чтоб их там угощали.

— Да замолчи наконец! Какая муха тебя укусила?

— Ничего меня не укусило. Ладно, больше я с тобой не разговариваю, пока сам не попросишь.

— Как бы не так, — вполголоса отозвался из комнаты отец, но гремевшая кастрюлями мать этого не услышала.

Тишина, тишина. Наконец тишина. Девочка вздыхает с облегчением, закрывает глаза. Уснуть, уснуть! Вернуться туда.

Пронзительный голос:

— Может вы, ваше сиятельство, пошевелитесь и отнесете хоть что-нибудь из кухни к столу?

— Ага, заговорила…

И пошло снова. Громкие голоса в кухне, хлопанье шлепанцев по коридору, громыханье кастрюль и тарелок…

«Неужели им не остановиться? Разве тут заснешь? Поплыву дальше. Как найти его в огромном море?!»

— Кася, съешь, пожалуйста, ложечку супа. — Мама поставила у кровати тарелку с чем-то протертым, безвкусным.

— Опять суп, — поморщилась девочка.

— Пожалуйста, не капризничай, сама знаешь, нормально глотать ты не можешь. И не нервируй меня. Чего стоит мне твой папаша!

Девочка лениво шевелит ложкой в тарелке. Делает глоточки, с трудом преодолевая сопротивление гортани.

В соседней комнате весело звякают столовые приборы.

— Даже съедобные! — За едой отец всегда готов поострить.

Тишина, только отголоски обеда. «Может, хоть раз в жизни не будут ссориться? Засну!»

— Странное дело, когда я возвращалась из универсама, мне показалось, что я видела Войтовича в большом «фиате», в красном. А ведь у них сиренка.

— Была, да продали.

— Давно?

— Месяца два назад.

— И ты мне ничего не сказал?

— О чем тут говорить? Что кто-то дважды показал себя идиотом. Во-первых, купил сиренку, во-вторых — «Фиат-125». Ты знаешь, сколько он жрет бензина?

— Для тебя все идиоты, потому что ты один такой умный — лезешь в переполненный трамвай.

— Мое дело. А дурацких покупок делать не буду.

— Даже если будет на что…

— По-твоему, я должен надрываться на трех работах, как твой Войтович, лишь бы тебе вставить свою задницу в автомобиль? Не дождешься, дураков нет! Знал я таких, теперь цветочки нюхают снизу.

— А кто велит тебе надрываться? Зачем оригинальничать? Просто ты завидуешь, вот и все.

— Я? Завидую? Я?! — Забренчала отброшенная с силой вилка.

— Поосторожнее!

— Я завидую, я? Чему мне завидовать, ну чему? Этому ящику на колесах?

— Но на маленький «фиатик» ты копишь!

Кася зажала руками уши.

«Нет, никогда они не перестанут. Всегда что-нибудь найдется. Но я уже ничего не слышу. Меня здесь нет. Не хочу быть здесь. Подожди, дельфин, подожди, я сейчас приплыву».

5

— Где ты пропадала так долго, маленькая подруга?

— А, вот и ты… Как хорошо! Меня отозвали, утащили силой. Я не хотела.

— Ладно, не будем об этом.

— Мне и самой не хочется вспоминать, мне хочется слушать, как ты поешь.

— Пою… Не смущай меня.

— Прости, я не хотела… не думала…

— Ты заметила, что у нас все начинается с «не». Грустное начало. Погоди, погоди… Что у тебя с ногой? Наверно, сама не заметила, как расшиблась о скалу. Стой, я крикну черепаху.

Дельфин стал на хвост, и послышался протяжный зов:

— Черепаха, черепаха самая большая, сюда!

И вдруг, сверкая желтыми боками, появилась черепаха, большая, как бабушкина лохань.

— Садись, ух как прокатит! — весело уговаривал дельфин.

И они поплыли так быстро, что замелькали тени островов и кораблей. И было так тихо, так тихо, что девочка открыла рот — наглотаться впрок тишины.

— А теперь стой. Отдохни,