Шрифт:
Закладка:
и радостью нас окрыляй
Мечислав Чиховский
Археология
Уйдет за вами то, что остается здесь:
с морского дна кусок колонны древней.
Иное время — и дела иные.
Береза шла, застыла за деревней.
Так смените и вы — и взгляд, и плоть, и кровь.
Черты лица возьмут те, что придут потом,
чтоб все лишь здесь происходило вновь —
здесь, где колонна, пыль, береза над плетнем.
На оконном стекле
Лежат на разбитом окошке
росинки, словно холмы,
зари розоватой полоски,
и сосны торчат из них.
Ступай туда, если хочешь,
на все на четыре стороны.
Там сходят с ума кукушки,
и причитают во́роны.
Там лис, продираясь дебрями,
звезды на поле таскает,
там месяц в штанах серебряных
в речке ногами болтает.
Столько чудес, мне знакомых, —
возьми, если хочешь, немножко.
Рукой я сотру остальное,
ведь все это лишь на окошке.
«Как комната пустая, память…»
Как комната пустая, память:
ты удаляешься, и тает
шагов твоих невнятный отзвук,
и нет тебя — недвижен воздух.
Цветок целуешь ты — он светится,
как Млечный Путь, сквозь мглу ночную.
Смотреть так могут только дети:
на мир, на свет — в судьбу людскую.
Вариации на тему Есенина
Заново лес напиши — почернел он, —
по небу тростью пиши, по воде.
Золота, чуть серебра — и смело
лисьей тропой уйди вслед звезде.
Знаешь, бывают собачьи печали:
в стенку уткнуться, скулить безотрадно,
В поле стоит одинокая груша,
все позабыла — молитвы и травы.
Нету корзин из ивы — протерты,
дом в саду новый, кирпичные стены.
Знаешь, к живым возвращаться, как к мертвым, —
так на нас смотрят они смятенно.
Отчизна
Боль утоляешь
единым касаньем
и заживляешь раны,
и оживляешь шрамы.
Мягкая, словно пух,
жесткая, словно меч.
Распевная, многоголосая.
Живая в слове и камне.
Высокая, словно колонна.
Белая,
словно солдатский бинт.
Побежденная и трагическая,
непокоренная,
словно знамя из крови и ран —
всех твоих битв.
Бесценная,
как честь и свобода,
свободная,
как человек, не таящий злобы.
Отпускающая наши грехи,
сокровенная и откровенная,
хлеб наш насущный дай нам
и ниспошли надежду, свободу
и мир на земле.
Леслав Фурмага
Перевернутый сейнер
Женился поздно. Жена была вдвое моложе его. Вроде красивая, как все молоденькие жены пожилых. А у него уже чуб порядком седой, но — первая любовь, так он чуть ли не все чулки нейлоновые и мохеровые шарфики с датских островов собрал для своей прекрасной Иоланточки, даже завел моду домой поторапливаться из рейса, чего никогда прежде за ним не знали.
Недолго так было, ушла она от него как-то вдруг и без скандала, и только через некоторое время выяснилось, что он живет сам по себе, а она — с Коленем, тоже шкипером, только молодым и с другого сейнера. Дружки острили, что он ей приданое справил. С того времени Михалик людей сторонился, а если кто-то где-то ему по случаю пакость скажет, делал вид, что не слышит. Держал он себя в руках до того случая возле Борнхольма. В тот раз его было не узнать с самого выхода в море. Пьяным-пьян на борт явился. Кончилось печально и для сейнера, и для шкипера. Смягчающих обстоятельств не было. Кораблю, стянутому с мели, потребовался солидный ремонт, а разжалованный шкипер, молодухою наколотый, стал притчей во языцех. «Пей — кончишь, как Михалик», — судачил народ, а Михалик и вправду пил. Плохо ему было одному в квартире, шикарно отделанной когда-то для Иоланточки, ну и добывал он себе новое пустое счастье шашнями с бутылкой, а когда хотелось услышать дома женский голос, звал какую-нибудь деваху из порта. По пьянке часто говорил, что скучает, да, мол, по рыбе. Случалось, видели его и зимой, и летом возле воды, вертели пальцем у себя над ухом. Дескать, окончательно стронулся Михалик. Но с берега ему мало было моря, так он вернулся на сейнер, только не шкипером, а рыбаком, однако стоило сойти на берег — пил. Раз в хмельной компании зашел Марян Михалик в ресторан. И надо же — там в углу Колень сидит с Иоланточкой, и с ними еще двое шкиперов. Михалик наружно даже глазом не повел. Сели в другом конце зала. Он заказал с ходу литр водки. Иоланточка почуяла, видно, что будет драка, потому что сразу ушла. Когда в бутылке осталось на донышке, Марян пошел в буфет за добавкой. Прошел мимо столика, где шкипера сидели, поймал взгляд Коленя. И, не отводя своего, плюнул на пол. Тогда Колень вытянул ноги и дорогу ему загородил.
— Слушайте, вы, «шкипер», — говорит. — Вы не у себя дома, чтобы плеваться.
Тоже пьяный был.
— У меня дома если наплевано, так не кем-нибудь, падло, а тобой.
Шкипера, те аж со смеху прыснули, хотя момент был явно не для этого. А у них на столике прибор стоял свободный, тарелка для Иоланточки. У Маряна потемнело в глазах. Схватил он ту тарелку, размахнулся да как шваркнет ею об стол. Осколки фарфора, бутылок, рюмок так в зал и брызнули. Рыбаки за столиком с лиц водку и объедки вытирают. А Колень вскочил да как замахнется на Маряна! Но тот опередил и дал ему кулаком прямо в лицо.
Отлетел Колень и рухнул бы на пол, если бы не стена, на которой распластался. Изо рта кровь струйкой потекла. Бросился на Михалика, замахнулся и еще раз получил. Отскочил, но вернулся
