самой смерти. Только зачем? Если ты, друг, честный художник, ты побываешь на этой своей выставке как зритель, так, через несколько денечков после открытия, когда смолкли восторги коллег и всяких там баб-психопаток, и увидишь — пустота, в лучшем случае скучающие морды или парочки, которые оказали тебе честь посещением, потому что дождик, они не вникают в смысл твоих исканий, а ищут местечка, где б можно нацеловаться. Вот и спрашиваешь себя: зачем ты, собственно, этим занимаешься, не потому ли, случаем, что только одно это умеешь, что это твоя — смилуйся, боже! — профессия?

Старик рассмеялся.

— А здесь что? Другое, да? Посадишь саженцы, зацветут, начнут плодоносить. Продашь — проешь, купишь какую-нибудь тряпку, может, что отложишь. На следующий год опять продашь — купишь, проешь и так по кругу. Выращиваешь, чтоб одеться, наесться, иметь крышу над головой. Ведь это то же самое. Любит меня кто-то за эти яблоки, что ли? Какое там! Покупают, норовят урвать у деда побольше яблок, а дать поменьше.

— Знаю. Но ваша работа имеет другой смысл, она конкретная. Это меня и привлекает. В конце концов можно подсчитать: сколько собрал яблок, сколько людей этими яблоками накормил. Даже эту почву, вновь созданную почву, можно измерить.

— Сантиметр в год. Какие тут измерения?!

— А это немало. После вас что-то останется, наверняка останется: участок урожайной земли, прекрасный сад. А после меня — художника — что останется? Может, что-то и останется, а может, совсем ничего? Риск слишком велик. Кому хочется умирать банкротом?

— А, вот и приехали. Вы боитесь. Боитесь риска. Но вам его так и так не избежать. То, что вы тут затеяли, тоже большой риск. Может, и больше. Лучше гуляйте по Варшаве да думайте: я художник, но меня не понимают, а у меня полный порядок.

— Ну для такого дела я слишком честный.

— Таких еще не видывал. Попадаются?

— Разговор у нас непростой. Мне пора. Вон, ждут воды́.

Старик посмотрел ему вслед. «Устал от цивилизации, как это говорят по телевизору. Эхе-хе… Пройдет. Второго такого психа, как я, во всем мире не встретишь. А ведь надо же, разболтался-то как!»

Когда в пятницу он шел в магазинчик, бородач сбрасывал с фуры жерди для первой, примитивной еще, ограды. Он приветствовал его издалека, крикнув:

— А я все-таки остаюсь! Будут два колышка на этих песках!

Старик проорал в ответ:

— Сумасшедший вы, вот и все!

— Не страшно…

Больше он ничего не услышал: налетел ветер и зашумели ветки. По озеру темными полосами прошла рябь. Он снял шляпу, дождался прохладного дуновения. Глянул на художника: тот стоял, выпрямившись во весь рост, голый по пояс, и тоже чего-то ждал.

— Как я раньше… Идиот, псих, сумасшедший, — проворчал старик и нахлобучил на седую голову шляпу.

Перевод С. Свяцкого.

Ангина

1

Солнце побагровело, разбухло и двинулось огромным шаром над пляжем, всасывая в себя песок, из-под пальцев летели вверх его раскаленные зерна, между корчащимися в огне одеялами возникали огненные столбы кварца.

Она вскочила и, заслоняя глаза, бросилась сквозь сухой секущий дождь. Лихорадка влекла ее вверх. Она спешила, вне себя от страха, готовая к тому, что солнце оторвет ее от земли, засосет вместе с песком.

Она мчалась к морю. Стремительнее. Все стремительнее. Еще один прыжок. Во что бы то ни стало надо его совершить, оттолкнуться посильнее от грунта. Или она успеет в воду, или ее засосет солнце.

Вот она оттолкнулась от обжигающего песка и плюхнулась едва ли не в самую средину моря: влажная прохлада охватила все тело. Она открыла глаза. Она плыла в зеленоватой воде над самым дном. Ничто не мешало ей дышать, как рыбе, наоборот — она с наслаждением пила и пила воду.

«Вот я уже и рыба, — подумала она с радостью. — Нет, нет, еще мешает косичка. Сколько раз просила я маму, чтоб она разрешила мне обрезать волосы…»

Длинные стебли трав выстилали дно. Как лужайка под ветром…

«Лягу, отдохну и поплыву дальше, туда, где растут кораллы».

2

— Опять раскрылась. Может, ты, вместо того чтоб смотреть эту белиберду, займешься все-таки ребенком? Ведь мне не разорваться, надо еще достряпать обед, — проговорила она с раздражением, пытаясь с порога перекричать комментатора.

— Сейчас, сейчас, минуточку. Такой интересный матч…

— Что может быть вообще интересного в этой свалке, где все пинаются?

— Может, может. Прекрати кричать, я ничего не слышу.

— Не слышишь и не будешь слышать! — продолжала кипятиться супруга.

— Сестра с уколом еще не приходила? — попытался сменить он тему.

— Смотрите, пожалуйста, какой заботливый папочка! Ребенок там один, а он прилип к телевизору. Потому что матч интересный. Великий спортсмен нашелся. Живот себе перед телевизором отращиваешь, как дурак!

— Погоди, погоди! Сейчас кончится. Дай спокойно досмотреть!

Хлопнула дверь, жена вышла. Комментатор стрекотал все быстрее, пел все тоньше: «Мы выиграли, дорогие друзья, все-таки мы выиграли! Кто б мог подумать! Конец, игроки меняются футболками». Он выключил телевизор и на цыпочках, не заглядывая ради спокойствия на кухню, прошел прямо в комнату Каси.

Девочка спала, дыхание было неестественно глубокое, частое. Он осторожно коснулся горячего лба.

3

— Почему ты не даешь мне спать, дельфин? — спросила девочка, и пузырьки воздуха, весело звеня, вырвались изо рта и сверкающей полоской устремились вверх.

— Так ведь ты хотела доплыть до кораллов, — ответил дельфин, улыбаясь своей забавной мордочкой.

— Верно, я и забыла. А это далеко?

— Далеко.

— Не знаю, доплыву ли. Я больная.

— Здесь, в море, ты здоровая! Ты самая здоровая. Как рыба!

И они так расхохотались, что воздух устремился от них фонтаном к поверхности моря.

— Смотри, — сказала девочка, — здесь все наоборот. На земле фонтан — это вода в воздухе, а здесь — это воздух в воде.

— А ведь тоже красиво?

— Еще красивее. Поплыли.

— Когда устанешь, скажи, я позову черепаху. И осторожнее со скалами. Не напорись.

Они бодро плыли вперед. Дельфин то кувыркался, то пел тонюсеньким голоском, словно в горле у него была скрипка.

— А ты хорошо поешь, — сказала Кася. — И ты такой веселый. У тебя не бывает неприятностей?

— Даже если бывают, я не огорчаюсь.

— Какой ты славный! Хороший! Не уплывай от меня! Никогда не уплывай! Ладно?

— Не уплыву, только ты расплети косы. Зачем тебе эти рыбы-угри на голове?

— Нельзя. Я буду тогда как чучело.

— Кто так тебя называет?

— Мама. Извини меня, пожалуйста, но мне нельзя.

— В море все наоборот. Тут все можно.

— А ты никому не скажешь?

— Не скажу. Посмотри, посмотри, как красиво волосы плывут с тобой рядом.

— Словно развеваются на ветру.

— Словно полощутся в воде, — рассмеялся дельфин.

4

— Кася,