Шрифт:
Закладка:
— Если только на это зарился, туда ему и дорога, — констатировала Бася кратко.
А теперь вот телеграмма. Опять она рискует. Есть ли в этом смысл? И тут он улыбнулся своим мыслям… «Тоже мне философ. Да ведь тебе, старый хрыч, важно совсем другое: будет или нет приезжать сюда Аня», — сказал он сам себе.
На темени холма, с которого Юзька впервые увидела сад, застрекотал по асфальтированной теперь дороге мопед. Знакомый человек в форме почтальона. Свернул к саду.
— Вам телеграмма. Распишитесь. Вот здесь!
Почтальон, молодой парень, с нетерпением и в то же время снисходительно наблюдал за стариком, который дрожащей рукой с трудом выводит на бумаге крупные каракули подписи, очки-то остались в доме.
СВАДЬБА В СУББОТУ, ПРИГЛАШАЕМ. БАРБАРА И РИШАРД, — выходит, не приедут.
С горечью глянул он на дерево, с которого осыпалась «папиловка». Ну, разумеется, когда он к ним поедет, он прихватит этих яблок, но Аня, увы, не сорвет их сама, «вледительница». Впрочем, яблоки уже перезрели, как ни вези, побьются, помнутся. Гнилушки, не яблоки!
Что у нас сегодня? Вторник. Выходит, еще несколько дней.
Все валилось у него из рук. Думал только об отъезде. С утра ходил на рыбалку, днем сидел в садовом кресле, в густой тени грецкого ореха, вечерами дремал у телевизора; иногда стряпал себе какую-нибудь ерунду, так, на скорую руку, чтоб не умереть с голоду.
В четверг, когда он возвращался с озера, — брел он медленно, потому что время приближалось к десяти и в жару ноги плохо двигались в гору, — он заметил какую-то необычную суматоху на пустоши рядом с садом. Остановился, всмотрелся, прикрыв от солнца ладонью лицо.
Геодезисты обмеряли не спеша пустырь — от его сада до рощицы, — а среди них крутился, явно без определенного дела, какой-то странный субъект: бородатый, в яркой рубашке. «Что за идиот покупает этот пустырь у Матысека? — подумал он невольно и удивился собственной мысли. — Нет, не может быть. Такой идиот был только один на свете: это я сам. Не выстроили б только тут какой-нибудь паскудной фабрики, — забеспокоился он вдруг. — Надо бы разузнать».
Он поел жареных окушков и уселся в кресле, наблюдая за деятельностью на пустыре. Бородач, видимо, его заметил, замахал рукой, поднял что-то с земли и направился к нему.
— Соседями будем. Водички не дадите?
— Вон кран.
— Кран?
— У меня насос.
— Хо-хо, вот устроился!
— Вы сказали: соседями будем.
— Да, я купил этот участок.
— Зачем?
— То есть как «зачем»? Вы смогли, а я не смогу?!
— Я совсем другое дело: я сад заложил.
— Вот и у меня точно такое же намерение.
— Вы что, рехнулись?
— Рехнулся?! Зачем вы сами себя обижаете?
— Себя обижаю?
— Вот именно. Сотворили такое чудо — желал бы я сделать хоть половину, — а другого человека, когда он хочет того же, считаете ненормальным.
Старик поднялся: он весь дрожал от возбуждения. А бородатый пил меж тем прямо через трубку, только кадык ходил ходуном.
— Отличная вода!
— Что вы мне там про воду! Не представляю, откуда вы про меня знаете. Да и неважно. Но знаете неточно. Все наизнанку. Чудо, вы говорите? Идите сюда, я вам покажу, чего я добился за сорок лет. Ну идите, идите!
Из будки, первой своей резиденции, а теперь склада с инструментами, он вынул лопату.
— Смотрите, вот чего я добился, — повторил он, раскапывая ямку между деревьями, — видите, как близко песок. Настоящей почвы и то, скажем прямо, жидковатой, на тридцать, от силы на тридцать пять сантиметров. Вот и посчитайте: сантиметр такой землицы в год — и все! Добавьте, правда, еще почву под деревьями, там глубже. Был ли в этом смысл, приятель? Вся жизнь ради такого клочка земли?!
— Не все можно сосчитать, измерить. Есть в этом более глубокий…
— Болтовня, чистейшая болтовня. Так может думать только тот, кто тут не сидел, не перепахал участка своими ногтями, не потерял ради этого… всего на свете. Действуйте так же, и вы превратитесь в подпорку для деревьев. Не они вас, а вы их будете подпирать. Сделаетесь в конце концов деревяшкой. Будете, как колышек, такой же одинокий. Ну, будет у вас сад, да, сад. Будут вами восхищаться, хвалить, может, еще приедет какой журналист и все это красиво опишет, красивей, чем в жизни, может, вы и сами еще в это на время поверите. Оставьте это, приятель! Жизни не жалко, что ли?
Он стал задыхаться, умолк. Бородач внимательно за ним наблюдал, но был все время спокоен. Старика это только подхлестнуло:
— Погляди на меня: во что я превратился? Старая развалина. А был я в твоем возрасте, когда сюда приехал.
— И в другом месте вы бы тоже состарились. Тут уж ничем не поможешь.
«Остряк-самоучка», — подумал с яростью старик и вновь перешел в нападение:
— У тебя что, профессии нету? Не можешь жить по-человечески, в городе? В Варшаве, например? Красивый город, я ездил туда несколько раз к внучке.
— А я как раз оттуда.
— Тогда уж совсем ничего не понимаю. Другой все на свете отдаст, только б жить в Варшаве, а он сюда, в эти пески. Не обижайтесь, но скажу: никогда не думал, что найдется другой такой псих, как я. Из столицы в эти пески! Да вы от скуки тут с ума сойдете. Взбрендило! Во всяком случае, от души желаю, чтоб это у вас прошло как можно скорее. Не пожалеете.
— Да разве угадаешь, буду или не буду жалеть? Выясним после. Может, каждую жизнь стоит пожалеть, может, каждая могла бы стать лучше, счастливее? Но у меня нет пока причин заламывать руки. Я художник. Про меня говорили: подает надежды, может, я еще и сейчас подаю.
— Что же, выходит, чтоб нарисовать три-четыре деревца, вы закладываете сад?
— Нет, не в том дело, — рассмеялся бородач, — впрочем, трудно сказать, может тот, кто сам посадил, лучше и нарисует? Вы ведь не знаете, да откуда вам и знать, — продолжал он, — что такое сегодня художник, во всяком случае, честный художник. Не в деньгах даже дело; если есть связи, знакомства, неплохо можно заработать. Я, например, за несколько лет заработал халтурами столько, что купил это поле, да еще кое-что на обзаведение хозяйством осталось. Суть в другом. Я просто перестал верить в то, что делал.
Выставка? Да, пожалуйста, выставка. Даже похвалили, больше, что-то купили. Еще одна выставка, и опять то же самое. И так можно до
