Магалиао не хотел, чтобы Серафим умер сейчас же. Он не велел окружавшим его чудовищам наносить своей жертве ни одной раны, которая могла бы принести несчастному избавление, прекратив его жизнь. Напротив, он желал, чтобы его враг исходил кровью изо всех вен, терзаемый москитами и вредными мухами, жала которых будут удваивать нестерпимую боль бедного индейца.

И вот отточенные клинки начали свою работу на теле пленника, с целью вырвать у него жалобу или стон. Мучители прибегали ко всевозможным жестокостям, какие только могли изобрести. С рассчитанной, зверской медленностью пытали злодеи беззащитного Серафима. Острие кинжалов проводило полосы на его коже, чертило на ней замысловатые узоры, сочившиеся кровью. Вскоре все тело жертвы обратилось в одну сплошную рану и стало похожим на бронзовую статую, по которой текли алые струйки с головы до ног.

Серафим героически выносил решительно все. Он не кричал, не просил пощады. Нестерпимая боль едва вырвала у него несколько тяжелых вздохов, когда силы оставили его.

Он боролся долго – слишком долго даже для удовольствия своих палачей. Они утомились первые жестоким мучительством, и вскоре Магалиао, желая положить конец кровавой потехе, сам приказал поджечь костер. Все огнива щелкнули разом. Пламя сообщилось сухой траве и валежнику.

– Уйдемте отсюда, – распорядился мулат, увлекая своих товарищей по направлению к реке.

Они бросили тут Серафима в обмороке, исходившего кровью изо всех пор. Эта кровь продолжала сочиться и текла капля за каплей на сухой хворост костра и на прутья, начинавшие трещать по мере того, как их охватывал огонь. Несчастному индейцу не оставалось никакого спасения; он был обречен на самую ужасную смерть.

В то же время четверо злодеев, блуждая в потемках, старались найти дорогу к берегу, чтобы примкнуть к товарищам, поехавшим на лодках; последние должны были находиться уже недалеко от кашуэры. Но это было еще не единственным затруднением, которое приходилось преодолеть.

Разбойники бродили под навесом деревьев. Густая растительность девственного леса, в особенности после зимних дождей, не пропускала лунного света и скрывала от глаз небо.

Ночь в девственном лесу, как и в саванне, есть царство опасности и ужаса. Бандиты прекрасно знали это, и теперь, когда они утолили свою отвратительную жажду мести, на душе у них было так же смутно, как и перед глазами. Их преследовали упреки совести – не раскаяние в совершенном проступке, как это бывает у прямых натур, способных исправиться после случайного падения, – но смутный, безотчетный страх, видящий всюду неумолимых судей, населяющий призраками безмолвное уединение, одним словом – тот тайный ужас, который нападает на человека, когда он не может уйти от самого себя, который придает своим видениям неуловимые формы и умножает до бесконечности орудия своей пытки.

Однако дело не ограничивалось такой нравственной боязнью. Более серьезные причины увеличивали тревогу бандитов.

Лес был полон невидимых врагов, присутствие которых давало о себе знать только слабыми звуками или неприятным прикосновением. Резкое шипение раздавалось порой в густой траве. Пифоны, анаконды, ужасные водяные змеи, достигающие до восьми метров в длину, треугольноголовые мапаны населяли эту глушь; потревоженные во время сна, они поднимались с гневным дыханием. Вампиры задевали бандитов своими волосатыми крыльями, громадные мигалы падали на них с ветвей.

Время от времени две красные или зеленые точки, блестевшие фосфорическим светом, указывали им на близость дикого зверя, и они трепетали, боясь нападения ягуара, самого страшного из четвероногих хищников.

Бесчисленные москиты, ядовитые мухи прилипали к их лицу и рукам, покрытым испариной, и бродяги были принуждены с ожесточением отмахиваться от них, что еще удваивало усталость. От беспрестанных укусов этих насекомых кожа краснела, и нестерпимая жгучая боль на ужаленных местах была способна довести до бешенства.

Между тем нельзя было и думать остановиться на отдых среди этого мрака. Оставалось идти решительным шагом, безостановочно, до места условленной встречи с двумя другими товарищами. Эта ожесточенная, прямо отчаянная борьба продолжалась целую ночь.

Наконец настал день. Если вся природа приветствует его с радостью, то для этих злодеев, запятнанных всевозможными преступлениями, благодетельный утренний свет, вероятно, был еще отраднее, чем для всех прочих. Однако он не принес им радости.

Блуждая наудачу в потемках, они заблудились. Бандиты не могли определить правильного направления и зашли чересчур далеко, совершенно в противоположную сторону, где были накануне. Теперь им приходилось возвращаться назад, чтобы дойти до места назначенной стоянки барок, которые, борясь с течением отлива, должно быть, давно уже остановились у начала порогов Сан-Пабло.

Бродяги добрались наконец до берега. Перед ними расстилался рукав Мараньона со спокойными зеленоватыми водами и роскошной растительностью по берегам.

Река текла, следуя естественному склону своего русла, и утренние лучи солнца осыпали ее дождем золотых блесток, точно целые слитки золота таяли в светлом хрустале ее спокойной поверхности.

С тех пор как бандиты отправились в свою экспедицию по следам Серафима, одурачившего их обещанием указать бухту с золотым песком, вода прибывала уже два раза. Теперь снова начался отлив, и злодеи, измерив глазом бесполезно пройденный путь, рассчитали, что им предстоит сделать еще около восьми миль, чтобы присоединиться к отряду, плывшему на лодках.

Взрыв ярости заставил их разразиться проклятиями против несчастного Серафима, которого, в данный момент, конечно, уже не было в живых. Пламя костра, вероятно, давно пожрало израненного индейца. Устав поносить мертвеца, негодяи стали браниться между собой и не щадили даже своего жадного начальника, слепое корыстолюбие которого довело их до смешного и в то же время жестокого промаха.

Итак, умирая с голоду, изнуренные усталостью, с пересохшим от ругательств горлом, горевшим невыносимой жаждой, разбойники снова пустились в путь к порогам Амазонки, еле держась на ногах, спотыкаясь от изнеможения.

XIII. Попались в западню

Лодка с беглецами шла прекрасным ходом, скользя по спокойным водам Амазонки. Морской прилив и ветер подгоняли ее, и она быстро продвигалась вперед, делая около шести узлов в час, по словам Каванту, который употреблял для измерения ее скорости лаг собственного изобретения.

Таким образом на рассвете путники удалились уже на расстояние сорока миль от своих врагов.

К несчастью, плавание по рекам Южной Америки настолько же затруднительно, насколько и прелестно. Если здесь зачастую приходится плыть между берегами, окаймленными деревьями, по каналам, где зеленые ветви образуют восхитительный лиственный свод, зато нередко путь внезапно прерывается порогами, грядами, которые засыпаны острыми камнями.

В таких местах суда неминуемо разбиваются, если не принять необходимых предосторожностей. Обыкновенно их проводят через пороги посредством бечевы, высаживаясь