Шрифт:
Закладка:
– Ну, можно, – Шурка пожал плечами, глядя в сторону.
– Тебе ведь тринадцать? Вот и отлично – по возрасту подходишь. Только хорошо б экипировку сменить, а то от этой прям в глазах рябит.
Физрук окинул взглядом Шуркину ярко-оранжевую спортивную куртку и чуть поморщился.
– У меня другой нет.
– Ну ладно, это мелочи. А данные у тебя ого-го. С такими можно в будущем и марафон пробежать. А это, брат, высшая лига. Сорок два километра.
– Сколько? – быстро переспросил Шурка. Он уставился на физрука в упор, глаза заблестели.
– Сорок два.
– Я согласен. Я побегу марафон.
– Ну тише-тише, ты горячку не пори. В марафоне с восемнадцати лет участвуют. И то – вначале надо пять кэмэ распробовать, потом – десять, потом – полумарафон. А пока твое дело – забег. На тыщу пятьсот метров. – Физрук улыбнулся и подмигнул. – Ну, дуй домой, бабушка заждалась небось.
Из школы Шурка брел, погруженный в глубокие раздумья и едва видя дорогу перед собой. После слов физрука о марафоне сердце стучало в каком-то странном, неопределенном предвкушении. Сорок два километра… Сорок два… Это не могло быть простым совпадением. Знак, точно знак. Из оранжевого мира.
– Круто сыграл, – донеслось из-за спины, и Шурка, оглянувшись, увидел Андрея.
Тот приблизился, взлохматил рыжую шевелюру и подозрительно глянул себе между ног. Будто желал удостовериться, что там и в эту секунду не пролетает мяч.
– Без обид? – решил уточнить Шурка.
– Ясен хер, – деловито кивнул Андрей. Грубое слово из его уст прозвучало как-то максимально неубедительно.
Они пошли по пустырю вдоль вереницы облезлых гаражей, щурясь от бьющего в глаза солнца, и Шурка после некоторого молчания похвастал:
– А у меня теперь тоже интернет. Только карточки быстро кончаются.
– Карточки – уже прошлый век! – авторитетно заявил Андрей. – У меня теперь модем адээсэл. Подключается в пять сек, и сидеть можно, скока хочешь. Помесячная оплата.
Он остановился возле одного из гаражей, что выделялся из череды своих невзрачных собратьев белой вороной. Точнее, оранжевой вороной. Старательно выкрашенный в ярко-оранжевый цвет, гараж этот прямо-таки лучился оптимизмом. Словно сбросил по весне хмурую зимнюю шкуру и сменил ее на новую – летнюю, нарядную, поблескивающую толстым слоем свежей краски.
– Не твой? – Андрей указал на гараж.
– Да не. С чего вдруг?
– Ну просто, под цвет подходит. – Он кивнул на Шуркину куртку и неожиданно затянул: – О-оранжевое не-ебо, оранжевое мо-оре, оранжевая ку-уртка, оранжевый гараж! О-оранжевое небо…
Андрей затянул припев по второму кругу, и Шурка, не удержавшись, подхватил:
– Оранжевое мо-оре…
– Оранжевая ку-уртка…
– Оранжевый гараж!
Последние два слова они проорали хором настолько громко, что, кажется, даже гараж одобрительно загудел.
– Эй, додики! Вы чё тут третесь?
Держа руки в карманах, вразвалочку подходил Бабкин. На лице у него играла мерзкая ухмылка, изо рта торчал чупа-чупс, за спиной, как шкаф, маячил Дорошенко.
– Сам ты… – начал было Андрей и в ту же секунду оказался прижат спиной к гаражу.
– Ты чё?! – Бабкин, давя предплечьем Андрею на горло, набычился. – В себя поверил, дырка на воротах?!
– Отстань от него!
Шурка ринулся на защиту, но получил мощный толчок в спину. Потерял равновесие, выставил в последний момент ладони, но все равно крепко впечатался в гараж лбом и, услышав глухой удар собственной головы о металл, упал на землю.
– Катись, апельсин, – донесся голос Дорошенко. – Или добавить?
– Отстаньте от нас… – еле слышно просипел Андрей.
Бабкин сильнее надавил ему на горло и усмехнулся. Свободной левой рукой вытащил изо рта чупа-чупс и помахал им перед лицом Андрея:
– Лизнешь мой леденец – отстанем. Лады?
Тот молчал, и Бабкин, не дождавшись ответа, врезал Андрею под дых.
– Лады?
Снова молчание, и еще один удар.
– Лады, хрюшка?
Шурка, перемазанный краской, медленно поднимался. Все происходящее он сейчас видел странно, размыто, сквозь пелену тумана. Оранжевого тумана. Причем туман этот, беспрерывно сгущаясь и рассеиваясь то тут, то там, совершенно невообразимым образом копировал все происходящее. Точнее говоря, даже не копировал, а наоборот, на несколько секунд… опережал. Оранжевый мир перемешался с нашим, привычным, и теперь подсказывал, что делать.
Например, туманный Дорошенко бросился на туманного Шурку и попытался ударить ногой, но тот ловко ушел в сторону, вцепился в ногу и дернул на себя, завалив верзилу наземь. Настоящему Шурке оставалось лишь повторить увиденное.
Поверженного противника оранжевый Шурка принялся бить кулаком в лицо. Один, два, три, четыре, пять. Хватило бы, наверное, и пары ударов, но двойник ударил пять раз, и Шурка ударил столько же. А пока бил, окончательно сжился, сроднился с туманом, стал его логическим продолжением и дальше почти не задумывался, что делает.
Дорошенко валялся в нокауте, Андрей отполз куда-то в сторону, чуть живой от страха, а Шурка самозабвенно колотил Бабкина. Под дых, по зубам, в нос, руками, ногами. Тот уже едва дышал, закрываться от ударов даже не пытался, но и сознания не терял. Моргал часто-часто и что-то мямлил окровавленным ртом. И тогда оранжевый Шурка подобрал с земли чупа-чупс. Зажал липкую карамельку в кулаке так, чтобы палочка торчала на манер лезвия ножа. Или спицы. Или штопора. В общем, чего-то острого. Чего-то такого, чем можно выколоть глаз.
После первого же удара Бабкин тоненько взвыл, закричал, заплакал, а туманный двойник ударил снова. И еще раз. И еще. И еще. Палочка, явно не рассчитанная на подобное применение, сопротивлялась, уклонялась, гнулась и плющилась, а двойник настырно бил и бил в одну точку.
Из глаза текло нечто то ли оранжевое, то ли красное, то ли белое, то ли черное, то ли все сразу. Шурка, совершенно потерявшись во времени и пространстве между двумя мирами, отстраненно подумал, что ударов наверняка будет сорок два. А в ушах у него советская девочка радостно пела «Оранжевую песенку», раз за разом затягивая припев:
«О-оранжевое не-ебо, оранжевое мо-оре…»
– Оранжевы… ма-амы… ранжевым… бя-ятам…
– Он, значит, еще и поет у вас?
– Как видите. Иногда напевает эту песенку.
– А что за слова такие странные? Оранжевая куртка? Оранжевый гараж?
– Наверное, что-то из прошлого. Или же просто что в голову приходит.
– Да уж, хотел бы я знать, что ему в голову приходит.
– Вы что, всерьез его подозреваете?
– Ну а вы как думаете? Знаете, вот в средние века, к примеру, если двадцать человек вдруг умирали за обедом от отравления, а двадцать первый оказывался в тяжелом состоянии, но тем не менее выживал, то зачастую
