быть чрезвычайно интересным собеседником, и в тот день он вел себя именно так. Казалось, он был во власти сильного нервного возбуждения. Никогда прежде я не замечал за ним такой разговорчивости. Он перескакивал с темы на тему, говорил то о мистериях, то о средневековой керамике, потом вдруг о скрипках Страдивари, цейлонском буддизме и военных кораблях будущего, и обо всем рассуждал так, словно был специалистом во всех этих вопросах. Его блестящий юмор стал реакцией на глубокую депрессию, поглотившую его накануне. Этельни Джонс, когда дела не занимали его, становился настоящей душой компании и за обедом доказал, что простые жизненные радости ему не чужды. Я же, почувствовав прилив сил при мысли о том, что мы близки к разгадке нашего дела, тоже поддался веселости Холмса. Никто за столом даже не упомянул о причине, которая собрала нас всех вместе.

Список областей, в которых был столь подкован Шерлок, впечатляет. Подозреваю, что сегодня, будь он жив, у него бы диагностировали биполярное расстройство.

В «Пяти зернышках апельсина» Шерлок снова борется с проблемами психического здоровья, на этот раз вызванных тем, что он не смог предотвратить смерть Джона Опеншоу. Сложно сказать, было ли это одним из проявлений хронической депрессии или лишь острой реакцией на плохие новости.

Несколько минут мы сидели молча. Еще никогда Холмс не был так потрясен и подавлен.

– Поймите, Ватсон, задето мое самолюбие, – сказал он наконец. – Чувство мелочное, не спорю, но это правда. Теперь в этом деле у меня появился личный интерес, и, дай бог мне здоровья, с этой бандой я разберусь. Он пришел ко мне за помощью, и я же отправил его на верную смерть!

Он вскочил со стула и принялся нервно расхаживать по комнате, на его желтоватых щеках выступил румянец, а длинные тонкие пальцы то сжимались, то разжимались вновь.

В начале рассказа «Рейгетская тайна» от депрессии снова страдает тот же Холмс.

Четырнадцатого апреля, согласно моим записям, я получил телеграмму из Лиона, в которой было сказано, что Холмса свалил с ног какой-то недуг и что он находится в отеле «Дюлонж». Всего спустя сутки я прибыл к больному и с облегчением обнаружил, что в его симптомах не было ничего страшного. Однако даже его крепкое здоровье не выдержало напряжения расследования, длившегося более двух месяцев, в течение которых он работал не меньше пятнадцати часов в сутки, при этом, как он уверял меня, дело много раз требовало его внимания по пять дней кряду, не оставляя ни единого шанса на отдых. И даже блистательный триумф не спас Холмса от последствий столь ужасного напряжения. Когда во всей Европе его имя было у всех на устах, а комната была буквально по щиколотку завалена поздравительными телеграммами, я застал его в состоянии глубочайшей депрессии. Даже тот факт, что он сумел сделать то, чего не удавалось сделать полиции трех стран, и что он во всех отношениях перехитрил самого опытного мошенника в Европе, не мог вывести его из прострации.

К этой истории мы обращаемся впервые, что необычно, поскольку за первый год после публикации он вышел под тремя разными названиями. Здесь я называю эту историю «Рейгетская тайна», поскольку именно так озаглавлен этот рассказ в моей коллекции книг о Холмсе, выпущенной издательством Penguin, хотя, стоит сказать, что под таким же названием история была впервые опубликована в американском журнале Harper’s Weekly. В первой британской публикации в журнале The Strand рассказ назывался «Рейгетский сквайр», но в сборнике «Записки о Шерлоке Холмсе» это же название стояло уже во множественном числе.

В рассказе «Горбун» Холмс уговаривает Ватсона поехать с ним в Олдершот, где он собирался расследовать убийство полковника Джеймса Барклея. Детектив рассказывает другу то, что ему известно.

«Полковника отличал весьма странный характер. Бывали дни, когда он был лихим, жизнерадостным старым воякой, но случалось и так, что он вдруг становился весьма жестоким и мстительным. Однако к своей жене он всегда был добр. Другим фактом, который поразил майора Мерфи и трех из пяти других офицеров, с которыми я беседовал, была необычная депрессия, временами накатывавшая на него. Как выразился майор, улыбка часто исчезала с его губ совершенно внезапно, как будто кто-то невидимый стирал ее с его лица, хотя до этого он веселился и наслаждался ужином в компании за столом. Когда на него находило, он мог на несколько дней погрузиться в глубочайшее уныние. Но кроме непредсказуемой смены настроения и легкого суеверия ничего необычного сослуживцы в полковнике не замечали. Единственным предрассудком его было нежелание оставаться в одиночестве, особенно после наступления темноты. Эта по сути ребяческая черта, присущая столь мужественному человеку, часто становилась поводом для недоуменных пересудов и догадок».

Случай депрессивного состояния описан и в рассказе «Морской договор». Очередной клиент Холмса, Перси Фелпс, страдает от неизбывной печали. Холмс выводит его из депрессии, театрально демонстрируя потерянный Фелпсом документ, который тот по неосторожности положил не на то место.

Стол был накрыт, и как раз в тот момент, когда я собирался позвонить, вошла миссис Хадсон с чаем и кофе. Несколько минут спустя она принесла приборы, и мы все уселись за стол: явно проголодавшийся Холмс, я, преисполненный любопытства, и Фелпс, окончательной павший духом.

– Миссис Хадсон сегодня в ударе, – заметил Холмс, открывая блюдо с цыпленком карри. – Обычно ее кухня не столь разнообразна, но этот завтрак великолепен – в лучших традициях шотландских домохозяек. А что у вас, Ватсон?

– Яичница с ветчиной, – ответил я. – Хорошо! А вам что подать, мистер Фелпс, – курицу или яйца? Или сами возьмете?

– Спасибо. Мне кусок в горло не лезет, – отозвался Фелпс.

– О, полно! Попробуйте вот это блюдо, то, что прямо перед вами.

– Благодарю вас, но я правда не хочу есть.

– Что ж, – сказал Холмс, озорно подмигнув, – полагаю, вы не откажете мне в любезности?

Фелпс приподнял крышку и тут же пронзительно вскрикнул, уставившись на тарелку, столь же белую, сколь и его лицо. Прямо перед ним лежал маленький свиток синевато-синих бумаг. Он схватил его, жадно разглядывая, а затем неистово пустился в пляс, прижимая бумаги к груди с восторженным визгом. Измотанный собственными эмоциями, он свалился в кресло, и, чтоб привести его в чувство, нам пришлось залить в него порцию бренди.

Вернемся к рассказу «Пляшущие человечки», к которому мы уже обращались в главе о тревоге. За помощью к Холмсу обратился Хилтон Кьюбитт, чья жена Элси