полковника Тханя искать своего американского коллегу и привлекать его практически ко всем начинаниям. Это резко контрастировало с опытом многих американских советников, которые постоянно пытались угнаться за своими неуловимыми коллегами, которые, в свою очередь, прилагали все усилия, чтобы «стряхнуть» свои американские «хвосты». К тому времени, когда я переехал в Баочай, полковник Бартлетт установил с полковником Тханем такие хорошие рабочие отношения, каких я еще не видел — немалое достижение, если учесть языковые и культурные барьеры, которые пришлось преодолеть этим двум людям.

Но была и негативная сторона, — многое в нашей ситуации вызывало беспокойство. Несмотря на то, что нам удалось добиться успехов в борьбе с Вьетконгом в наших общинах, мы по-прежнему должны были признать мрачную правду, что битва за так называемые сердца и умы жителей деревень Хаунгиа была далека от завершения. Нашим главным достижением в 1971 году было отпугивание врага с помощью более частых и более совершенных военных операций и неортодоксальной, но очень успешной атаки на теневое правительство повстанцев общины Танми. Все было хорошо, но нас все еще преследовало несколько проблем.

В начале 1972 года не было никаких признаков того, что количество людей, позитивно настроенных по отношению к сайгонскому правительству, значительно возросло. Просто не было доказательств, подтверждающих вывод о том, что потери Вьетконга стали достижениями правительства. На самом деле, чем глубже я вникал в обстановку в стане врага, тем больше я неумолимо вовлекался в ситуацию с нашей стороны. Превосходная организация Вьетконга позволила им использовать практически все слабые места сайгонского правительства, и я часто думал о том, что революции стоило бы наградить коррумпированных правительственных чиновников за службу ихнему делу.

Конечно, бóльшая часть из того, что попадало в поле нашего зрения, были проблемами копеечного характера. Однажды мы узнали о старосте деревни, который вымогал у семей погибших правительственных солдат плату за погребение в размере двухсот пиастров, хотя на самом деле такой платы не существовало. Когда я начал задавать вопросы о причинах казни одного чиновника, осуществленной его же солдатами НСС, я узнал, что он освобождал некоторых подростков от тяжелой службы в карауле — за определенную плату. Похоже, фантазии некоторых правительственных чиновников, когда они придумывали способы пополнить свои доходы, не было предела. Сержант Чунг однажды предупредил меня, что вьетнамское «сарафанное радио» гудит от сообщений о моей «шпионской деятельности», и что мне нужно быть очень осторожным в своем любопытстве. Было широко распространено мнение, что полковник Тхань прислушивается к полковнику Бартлетту и что все, что я смогу выведать о коррупции на низком уровне, попадет в поле зрения Тханя, а тот, как все знали, подобных махинаций не потерпит. Поэтому вьетнамоговорящему американскому капитану в некоторых общинах и деревнях Хаунгиа были не очень-то и рады.

Со своей стороны, я изначально не был заинтересован в том, чтобы заглядывать за плечи правительственных чиновников. Мне просто нужно было разобраться в причинах продолжающегося повстанчества, и поиски ответов на свои вопросы неизменно приводили меня к выводу, что недовольство населения правительством было реальным и обоснованным. Даже сами солдаты полковника Тханя, которые в подавляющем большинстве были настроены антикоммунистически, не особо благожелательно отзывались о своем собственном правительстве. Конечно, они были «проправительственными», если это означало, что они предпочитали его коммунизму. Они могли, — и хотели, — упорно бороться, чтобы не допустить военной победы коммунистов, однако осознание того, что с полным выводом американских войск эти правительственные силы в недалеком будущем столкнутся с еще бóльшими жертвами, не утешало.

Еще одним аспектом ситуации, который вызывал беспокойство, был растущий дискомфорт наших вьетнамских союзников в связи с темпами процесса вьетнамизации, который для них означал уход американцев. Несмотря на то, что в 1971 году наши силы ополчения хорошо развивались, все мои коллеги знали, что в Хаунгиа мы еще не столкнулись ни с одной из регулярных дивизий Народной вьетнамской армии генерала Зиапа — той страшной НВА. Северный Вьетнам держал в резерве мощный кулак, и вьетнамцы в Хаунгиа испытывали беспокойство, наблюдая, как за год наша советническая группа сократилась с двухсот человек до сорока.

Коммунистические пропагандисты знали об этой чувствительности южновьетнамцев и постоянно играли на ней. В провинции появились вражеские пропагандистские листовки, в которых говорилось о «тяжелых ударах», которые должны быть нанесены в 1972 году, — вызывая в воображении обычное вторжение армии Северного Вьетнама, — а для того, чтобы мы не преуменьшали силу НВА, коммунистическая пропагандистская машина постоянно напоминала нашим солдатам о мощи легионов Зиапа. Любимой темой был разгром южновьетнамских сил, вторгшихся в Лаос в начале 1971 года. Операция «Лам Сон 719», начатая по политическим причинам без американских советников, поначалу проходила успешно — ровно до тех пор, пока северовьетнамцы не оправились от неожиданности и не укрепили силы на поле боя значительно быстрее, чем считали возможным многие эксперты. Подразделения Зиапа обрушили на перенапряженные южновьетнамские части мощный артиллерийский и зенитный огонь, сбив при этом более сотни вертолетов. Среди вьетнамцев поползли ужасающие истории о бесследном исчезновении целых южновьетнамских батальонов, а фотографии паникующих южновьетнамских солдат, отчаянно цепляющихся за полозья вертолетов, появились во вьетнамской прессе и в американском журнале «Звезды и полосы»[29]. В деревнях Хаунгиа появились плакаты, в которых похвалялись тем, что северовьетнамцы захватили командира южновьетнамской воздушно-десантной бригады (это было правдой) и цитировались его слова о том, что американцы не поддержали эту злополучную операцию. Намек был весьма прозрачным — доверяя американцам, вы попадете в беду. Американские бомбардировщики B-52 и вертолеты не смогли защитить марионеточные войска от непобедимой Народной вьетнамской армии.

Эта пропагандистская кампания не прошла бесследно для наших ополченцев. Даже люди лейтенанта Туана стали спрашивать меня, не собираюсь ли я тоже «бросить» Вьетнам и уехать домой. Примечательно, что для обозначения нашего отъезда обычно использовалось вьетнамское слово бо, — «бросать» или «оставлять», а не рут, что означает «уходить». По мере того, как в Хаунгиа начали появляться более крупные коммунистические подразделения, мои вьетнамские друзья стали задавать все больше обеспокоенных вопросов: «Дайви, почему американцы не дают нам такого же хорошего оружия, как B-40?» «Дайви, почему у коммунистов есть ракеты, а у нас нет?» «Дайви, почему магазин М-16 вмещает только двадцать патронов, а магазин АК-47 — тридцать?» «Дайви, вы слышали, что коммунисты ведут танки по тропе Хо Ши Мина?»

Вопросы все сыпались и сыпались, вопросы, которые были симптомами главного страха, который постоянно овладевал умами наших вьетнамских союзников — быстро приближался тот день, когда им придется столкнуться в бою с лучше вооруженной, по их мнению, северовьетнамской армией. Обдумывая свои новые обязанности в Баочае, я разделял