Охотничий азарт усиливается с минуты на минуту. Охотники приближаются к болотам и озеру. Лай псов и залпы учащаются. Крики охотников становятся все более ясными. Друзья различают голос графа Эбергарда, вовсе не такой спокойный, каким был раньше. Азарт погони слышен в нем. Сейчас они уже в самом центре охоты. Неожиданно проносятся между деревьями всадники и тут же исчезают. Эрвин вдруг ударяет рукой по корявому стволу дерева, словно собирается с помощью боли вернуть себе ясное сознание. Только лицо Гейнца безразлично.

– Сегодня отличная охота, – говорит граф гостям.

Никто ему не отвечает. Только псы бегут за ним с высунутыми языками. На миг возникает темная гибкая фигура – и ее уже нет. Праздник убийства в замершем безмолвно лесу. Вероятно, граф Бодо со своей братией завершили истребление живности восточной Пруссии.

– Почему вы не участвуете в охоте? – спрашивает Гейнца граф Эбергард, удивленно взирая на ружье деда, обвисшее у того на плече, – вероятно, вы давно не охотились?

Граф явно насмехается над ним. Граф знает, кто он. Несколько юнкеров появляются из-за деревьев, и граф знакомит их с гостями.

– Леви, – представляется Гейнц жёстким голосом.

Юнкеры почтительно здороваются. Они рады, что граф привез в лес молодых охотников, они даже очень рады. Они смотрят на ружье Гейнца.

«Теперь они знают все, кто я. Чего они так на меня смотрят?!» – и кровь стучит в висках Гейнца.

Охота была удачной, и настроение юнкеров приподнято. Гейнц слышит смех графа Эбергарда, стоящего рядом с ним с одним из своих товарищей, и ему кажется, что в этом радостном смехе тысячи колющих шампуров, на которые насаживают живое мясо. Он всаживает патрон в ствол и щелкает затвором. Все поворачивают головы на этот звук.

«Что они все уставились на меня? – гнев загорается в душе Гейнца. – Я их проучу…»

– Я присоединяюсь к охоте, господин граф.

– Браво! – радуется граф и добродушно кладет руку на плечо Гейнца.

У Гейнца были с юнкерами деловые отношения. В романе гордый еврей Гейнц удивил своих друзей, присоединившись к охоте, дабы показать этим антисемитам, что и еврей может за себя постоять.

«Пора проснуться и убираться отсюда», – говорит священник Гейнцу и Эрвину.

Эрвин почти заснул. Гейнц задремал, но и во сне думал о том, чтобы схватить ружье и показать силу еврея. И где-то на краю сознания, в глубине души звучало: «как еврей, как еврей».

Граф Бодо встал со стола и подбросил в камин дрова. Это был знак охотникам встать и немного размять кости. Охотники встают, чтобы занять места на скамье, протянутой вдоль стен, свалиться на медвежью шкуру, рассеяться по комнатам. Около камина граф Эбергард поет со своими друзьями песни юности и времен войны, и никто не обращает внимания на гостей из Берлина.

– Теперь самое подходящее время, чтобы убраться отсюда, – толкает Гейнц под локоть Эрвина.

– Ты не очень-то слушал их, а, Эрвин? – спрашивает священник.

Эрвин смеется.

– Я достаточно их слушал. Человек не должен полностью бодрствовать, чтобы услышать голос судьбы.

«Как еврей, как еврей», – упрямо повторяет внутренний голос в душе Гейнца.

– Пошли отсюда, – и голос его жёсток, – пора отсюда уходить.

Наоми хочет показать, как ноль, соединившись с единицей, становится десяткой. Как мелкая нацистская партия обрела поддержку широких слоев населения Германии и пришла к власти. Писательница сводит счеты с нацистской элитой, с юнкерами, которые привели Гитлера к власти. Она заостряет и укрупняет конфликты, возникающие в еврейской среде Германии 30-х годов.

С антисемитскими проявлениями уже можно столкнуться на улицах Берлина. А в это время немецкие евреи отвернулись от евреев Польши. Польских евреев считают чужаками, с которыми нельзя иметь дело. А ведь беженцы промышляли мелкой торговлей, были старьевщиками, жили в нищете, в подвалах, тайком приторговывали наркотиками. Нищета заставляла молодых евреек заниматься проституцией. Немецким евреям казались смешными попытки беглецов приобщиться к их немецкой культуре.

Отец Наоми поддерживал студента, польского еврея Филиппа Коцовера. И все же, в большинстве случаев, еврейским семьям из восточной Европы были закрыты двери в богатые дома их германских соплеменников.

Это отношение злило Наоми, а в романе – Иоанну. Девочка испытывала глубокое уважение к их верности древним традициям. Ведь Польша была колыбелью сионистского движения. Ее товарищи из бедных домов на улице Гренадирштрассе принимались в клубе «Ашомер Ацаир» с почетом и уважением.

Наоми видит угнетающую ее картину положения евреев из восточной Европы. С одной стороны – ненависть и безразличие немцев, с другой – высокомерие и равнодушие «коренных» евреев.

– Минуточку, Георг, минуточку, – Александр кладет свою руку на руку друга, обращая его внимание на юношу, через черные волосы которого расчесаны на строгий пробор. Это известный молодой куплетист. Вот он поднялся на сцену, садится к роялю.

– Он еврей, – шепчет Георг Александру. – И такие как он, худшие из худших. Они-то и возбуждают ненависть к евреям. Он из восточной Европы, еще основательно не выучил немецкий язык, и уже представляет себя частью германской культуры.

Артист поет веселые куплеты, Публика аплодирует. Три нациста входят в ресторан. Две девицы присоединяются к ним. Они сильно шумят, не обращая на остальных посетителей никакого внимания. Никто не делает им замечания. Куплетист продолжает петь, тоже не обращая внимания на нацистов, а те намеренно стараются помешать еврею.

– Они ассимилянты из ассимилянтов, – продолжает шептать Георг Александру, – чувствуют они себя немного более уверено на земле Германии, и уже отрицают свое прошлое и свое происхождение. Эти типы мне отвратительны!

Выстрел пробивает стекло, и мужчина, проходивший по улице мимо окна ресторана, падает мертвым. Полицейский достал из кармана молодого артиста пистолет, обвинив его в убийстве.

Куплетист Аполлон – друг дома Леви. Семья Леви уверена в его невиновности, ищет пути для его спасения. Гейнц просит Александра взять на себя защиту Аполлона. Адвокат удивлен.

– Утром мой отец позвонил адвокату-еврею, одному из самых известнейших в Берлине. Просил его взять на себя защиту нашего друга. Адвокат отказался, объясняя свой отказ тем, что не будет защищать человека по имени Ицхак Меир, который еще имеет сегодня наглость выходить на сцены Германии и усиливать антисемитизм в этой стране.

Она вспоминает свое посещение «Израильского бара» в Мюнхене, ночного клуба, соседствующего с развалинами зданий, пострадавшими от бомбежки. Она спустилась в этот подвал вместе с Бумбой. С каждым порывом ветра или резкими звуками оркестра, позванивают мигающие китайские лампочки, освещая огромные абстрактные картины с кричащим хаосом разных цветов. У входа в каждый коридор стоит черная фигура картонного чёрта, вместо глаз у которого два маленьких