Шрифт:
Закладка:
Пришла и говорю на контроле:
– Должен быть билет на фамилию Белоусова.
– Нет ничего.
– Может, на фамилию Ширвиндт?
– Тоже нет.
Искали, искали и наконец нашли. На билете было написано: «Татусе».
А.Ш.: Мне он писал тоже нежно. Недавно нашёл у себя его поздравление с 50-летием, которое мы отмечали врозь, потому что я был где-то на съёмках:
«Мы плачем слезами,
Душа истомилась в разлуке.
Тебе пятьдесят, ты не с нами,
И разве смягчишь эти муки
Любыми, о Шурик, словами?»
На другой день рождения Рязанов подарил мне огромный градусник с цветочками и надписью: «У природы нет плохой погоды», который ничего не показывал.
– Что это за градусник? – спросил я.
– Какие стихи, такой и градусник.
А я к одному из дней рождения Рязанова написал:
О бедном Эльдаре замолвите слово.
Кто следующий пустит тебя на постой?
И если в Пахре нету места пустого,
Балкон наш пожизненно полностью твой.
М.Ш.: Надо объяснить, чем знаменит балкон. Хоть наша квартира в доме на Котельнической набережной находится не в самом престижном, центральном корпусе, но зато у нас есть роскошный балкон, выходящий на Москву-реку, 30 квадратных метров. Его образует гранитный бордюр, который идёт по третьему этажу всего дома. На этом балконе я рос: играл в хоккей, учился кататься на мопеде.
А.Ш.: В жуткую погоду, когда выгуливать собак не хотелось, мы их выпускали на наш большой балкон, извините, срать и другое.
М.Ш.: А что – другое?
А.Ш.: Пысать. Наталия Николаевна потом шлангом всё смывала.
М.Ш.: А зимой, когда какашки оставались на снегу, она их сначала подмораживала.
А.Ш.: Да, а потом выкалывала из льдины ломом, и я спускал их в унитаз.
Н.Б.: Летом, в жару, из этого шланга на балконе холодной водой обливались мы и наши гости.
М.Ш.: На этом балконе чего только не происходило! Столько мероприятий, выпиваний и просто посиделок. На балконе помещалось… Сколько?
А.Ш.: Ну, человек пятьдесят. А когда кулуарно, ставился стол и натягивался тент, чтобы с верхних этажей не сыпались окурки и презервативы.
Н.Б.: Все летние тусовки заканчивались у нас на балконе. К примеру, премьера спектакля. Успех, фуршет, звучит знаменитая фраза Марка Захарова, которую он произносил, когда жёны актёров были уже без сил и мечтали добраться до дома и лечь спать: «Глупо было бы расставаться». Собрав всё недопитое и недоеденное, мы большой компанией едем на Ленинские (теперь Воробьёвы) горы, и даже Плучек с женой присоединяются. Ночь, жарко, спускаемся к воде. И вдруг из-за поворота выплывает сухогруз с актёрской фамилией на борту – «Ефремов». Мы кричим, машем руками. И он причаливает! Выясняется, сухогруз отвёз кому-то песок и возвращается за очередной порцией. Мы угощаем счастливую команду и дальше уже плывём на «Ефремове» к нашему дому…
А.Ш.: Не плывем, а идём. На кораблях ходят. Много лет назад мы отдыхали в Доме творчества «Актёр» в Ялте. Тогда только-только начались круизы по Чёрному морю, и прошёл слух, что на кораблях есть бар, где дают орешки, пепси-колу и даже – что вообще немыслимо – виски. А наша компания сидела на берегу с чебуреками и сивухой. И вдруг мы узнаём, что Иосиф Кобзон идёт на таком корабле из Батуми в Ялту. С нами отдыхал один известный композитор, не буду называть его фамилию. Они с Кобзоном были врагами – поссорились на всю жизнь и не разговаривали.
Когда Иосиф появился, мы стали ныть, чтобы он взял нас на корабль:
– Ну пожалуйста! Посмотреть бар и орешки!
И он договорился. Мы, в том числе и композитор, пришли, сидим в баре и выпиваем виски с капитаном корабля.
– Ну, Иосиф, – говорит композитор, – куда ты дальше плывёшь?
Кобзон внимательно посмотрел на него и сказал:
– Это ты, говно, плывёшь, а мы идём в Одессу.
Н.Б.: Хорошо, идём мы на «Ефремове» к нашему дому, под которым есть причал. А оттуда, конечно, переходим к нам на балкон. Там накрывается стол. Всё, что есть в холодильнике, – на стол! И мы встречаем рассвет на Москве-реке. А мне через три часа надо быть на работе. Но я уже привыкшая.
А.Ш.: 19 июля 1980 года на нашем балконе праздновался мой день рождения. Как назло, в эти дни в Москве проходила Олимпиада. Всё перекрыли, заранее выселили из столицы всех, кто мог очернить наше советское государство. Поэтому было чисто, безлюдно и страшно. А у нас – застолье. Воображаемые спортсмены Эльдар Рязанов, Андрюша Миронов и Гриша Горин, купив где-то бутафорские олимпийские факелы, в майках и трусах вбежали на наш балкон, чтобы поздравить меня по всей форме.
Н.Б.: Надо объяснить также строчку стихотворения «И если в Пахре нету места пустого». Рязановы жили в Пахре рядом с Гердтами. После посиделок у Гердтов часть гостей шла ночевать к ним. Помню, как-то мы, отметив Новый год у Зямы, отправились спать к Рязановым. Нам достался небольшой диванчик. Я спала у спинки, а Шура с краю. Элик проснулся первым (наверное, от голода, он всегда хотел есть) и заглянул к нам. Я открыла глаза.
– Сейчас мы с тобой будем завтракать, – обрадовался он. – Ты не вставай, я всё сделаю.
И стал носить еду. Столом нам послужил Шура. Мы долго завтракали, пили кофе, разговаривали, а Шура продолжал спать.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Все близкие Эльдара всю жизнь его «худели», не понимая, что это не жир, а огромность личности. Витиеватые диеты – собственноручно нарезанный винегрет (который он строгал в таз, ибо кто-то ему сказал, что винегрет можно есть тоннами), отказ от всех злаков, сладостей и алкоголя – что в нашей тогдашней, ещё довольно свежей богемно-дружеской компании было равносильно оскоплению. Когда воли, мужества и терпения не хватало, он ложился в заведение под ёрническим названием «Институт питания», хотя, кроме воды, никакого питания там не было. Я неоднократно навещал Элика в этом лепрозории, куда пускали выборочно, предварительно обыскав чуть ли не до раздевания – с мудрым подозрением, что визитёр может пронести страдальцу чего-нибудь куснуть или, не дай бог, выпить. К чести пациентов нужно сказать, что, вырвавшись из застенков, они с ходу нажирались и напивались так, что потерянная в муках пара килограммов восполнялась с лихвой моментально. Очередная попытка
