Шрифт:
Закладка:
Ну, целую!
Привет Мише!
P.S. Тут живут три приехавшие собаки, так что можно было взять с собой Антона.
Н.Б.: Однажды Зяма, я и наша с Шурой собака Антон отправились на машине на Украину, под Ахтырку, в один из лагерей Дома учёных. Мой муж и жена Зямы должны были подъехать позже: Шура в это время снимался в Харькове в фильме по пьесе Мольера «Мнимый больной», а у Тани был очередной съезд партии, на котором она работала синхронным переводчиком с арабского.
Всю дорогу Зяма читал мне стихи Давида Самойлова (он готовил программу и знал всего его наизусть). Под вечер мы поняли, что засветло до лагеря не доберёмся, и въехали в город Тростянец.
В гостинице на вопрос, сколько нас человек, Зяма ответил:
– Дама, я и собака.
И нам вынесли три комплекта постельного белья!
Отвели нас в единственный в этой гостинице номер. В нём стояли 12 кроватей с панцирными сетками и одна тумбочка. Слава богу, других постояльцев не оказалось. Пол был покрыт дохлыми мухами – видно, их травили, но, не надеясь, что гостиницу кто-нибудь посетит, выметать не стали. Тут нам пригодился третий комплект белья: простыню мы свернули несколько раз и, накрыв ею мух, соорудили лежанку для Антона.
В лагере нас уже ждали приехавшие раньше Булат Окуджава с Олей и сыном Булькой. Все мы жили в палатках. Как-то утром после ночного проливного дождя пошли купаться. Подходим к речке Ворскла и ничего не можем понять: она вся розово-красная. И только приблизившись, увидели, что она покрыта яблоками! Ливень сбил их с деревьев окрестных садов. Купаться было – сплошное удовольствие: плывёшь и откусываешь очередное яблоко!
Кормили нас изумительно: ставили на стол тазы с творогом, крынки с молоком (с соседней фермы), тёплый хлеб, фрукты и ягоды. В лагере ввели сухой закон, но у нас, естественно, с собою было. По блату мы пристроили наши бутылки с алкоголем в холодильник столовой. Периодически мы их оттуда забирали и переливали содержимое в привезённый Гердтами с гастролей в Японии огромный термос. Когда раздавался гонг – призыв к трапезе, все шли к накрытым столам, а мы бежали к своей палатке, где был термос, пили ледяную водку, после чего, стараясь ни на кого не дышать, спешили в столовую закусывать.
А.Ш.: В лагерях Дома учёных стояли обычные палатки, и только Олина, поставленная Булатом, была помесью мемориала с кладбищем. Она тут же обрастала гирляндами живых цветов. Обязательно вешался недоразбитый, спёртый откуда-то колокол. Однажды наш внук Андрюша, которому тогда было лет пять, видя страсть Ольги к этому бессмысленному дизайну, сделал для неё из рябины и маленьких желудей бусы. Остатки этих бус до сих пор висят у неё на кухне под лампой.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Много мы пошастали уютной компанией по так называемым лагерям Дома учёных. Учёным, в отличие от артистов, необязательно отдыхать на глазах восторженной публики. Они придумали свои лагеря на все вкусы: Чёрное море – Крайний Север – крутые горы – тихие озёра и быстрые реки… Природа – разная, быт – одинаково суровый: палатки, столовка на самообслуживании, нужда под деревом…
Обычно наша компания пробивалась на турбазы не скопом, а индивидуально. Чтобы не потеряться, перебрасывались почтовыми посланиями.
Например, турбаза недалеко от городка Стренчи. Мы с моей женой Татой, добавив одну букву, незамысловато сообщаем, что «место Встренчи изменить нельзя». И получаем от Оли и Булата намного изысканнее:
Радость Встренчи, боль утраты —
Всё прошло с открыткой Таты.
На открытку я гляжу
И в палатку захожу.
С ней под толстым одеялом
Вместо грелки я лежу.
Если Булат с Олей и Зяма Гердт с Таней приезжали раньше, то тут же телеграфировали:
Мы такие с Таней дуры —
Невзирая на Булата,
Вместо чтобы шуры-муры,
Всё мечтаем Шуры-Таты.
Чтобы не сбиться с маршрута, телеграфировали друг другу прямо с трассы.
Окуджава – нам:
Прекратите этих штук —
Мы почти Великих Лук.
Проезжая стольный град,
Будем видеть очень рад.
Я – им:
И от нас большой привет.
Все разъехались по свет.
Миша – Ялта, Таты – нет.
Шура пишет вам ответ,
Завернувшись в Зямы плед.
На подробность денег нет.
На некоторых турбазах были строжайшие правила пребывания. Собак и детей – ни-ни. Наша чистейшая полукровка Антон и изящнейшая окуджавская пуделиха Тяпа жили полнейшими нелегалами и вынуждены были дружить и переписываться, в смысле сочинять послания.
Ахтырка, Украина, – Антону Ширвиндту:
По дороге на Хухры,
Там, где ямы и бугры,
Наши рожи от разлуки
И печальны, и мокры.
Ваша Тяпа
При этом хозяева всё время мечтали о мясе. Шашлык был по ведомству единственного лица кавказской национальности в нашей лагерности – Булата. В процессе подготовки – священнодействия – к нему лучше было не подходить и не раздражать его местечковыми советами. Он сам ехал к аборигенам, сам выбирал барана – уже не помню, но очень важно, чтобы баран был то ли недавно зачем-то кастрированный, то ли вообще скопец от рождения.
Наконец Булат говорил, что баран отобран, зовут (вернее, звали) его Эдик и вечером тело Эдика привезут. Разделывать будем сами, под его руководством.
Аборигены привезли Эдика и подозрительно быстро слиняли. Полночи разделывали Эдика – он разделываться не желал: кости и кожа составляли всю съедобную массу старого кастрата. И Булат сказал, что мы ни черта не умеем и наша участь – сушить с бабами грибы.
Александр Ширвиндт, «Склероз, рассеянный по жизни»
М.Ш.: О поездке с Гердтами в Нижнюю Эшеру писали в книгах и папа, и я.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Звонит Зяма: «Всё! Срочно берём жён, детей – и поехали». Нижняя Эшера. Недалеко от Сухуми. Красота невообразимая… У нас с женой и сыном какой-то сарай. Зяме с Таней и Катей